Ну, и толста же шкура у этого кабана.
Ничем не проймешь. Нет в его душе ни любви к Отечеству, ни стыда
перед людьми. Однако знает — норов свой тешишь... Нет, видно тут
позабористей искра нужна.
— Вон Демидовы — слыхал,
поди, про таких — разбойники почище тебя, а в золотых
каретах разъезжают. Енаралы да сановники перед
ими навытяжку. Сама красавица-государыня ручку им
подает, ружьишек да пушек у них просит. Вот оно как, голова!
Завозился на колоде
атаман, зенки свои круглые пошире раскрыл. Видно байка
об отношениях Демидова с царским домом больше по душе пришлась,
нежели все прежние разговоры... Ага, думает дотошный подстрекатель,
задело? Ну так слушай же тогда!
И пошел плести виденное собственными
глазами со слышанным, правду с выдумкой, да так искусно, что только
слушай да рот разевай.
Со смаком и прикрасами
рассказал Казюк атаману, как выглядит дворянский
герб на карете Никиты Демидова, как одеты его гайдуки и
лакеи, какие кони у него, и как мчится он по столичному
городу Питербурху, давя и расшвыривая зазевавшихся
прохожих.
А как торжественно звучит
музыка в царском дворце, когда входит туда статский советник и
камергер ея величества! Как стоят, не смея шелохнуться,
генералы, сановники и все придворные! А матушка-царица, улыбаясь
словно бы тебе красное солнышко, сходит с высокого золотого трона,
обнимает и целует славного поставщика своего, повязывает ему ленту
почетную и прикалывает звезду брильянтовую.
— Так-то вот, голова! А
все оно, железо, — заключает лукавый рассказчик. — Через него
и почет великий добудешь, и каменьев самоцветных и чего хошь.
Поздно угомонились в ту ночь
собеседники. Заря давно занялась и в лесу посветлело, когда в
землянку на отдых пошли.
Сморил Казюк атамана рассказами
своими до того, что тот и прилечь по-настоящему не управился,
а уже захрапел. Сначала как в яму провалился, потом сон
увидел.
Бежит будто он за каретой
демидовской. Бежит-бежит, а все догнать не может. А Демидов высунет
из кареты морду свою цыганскую и подзадоривает:
— А ну, наддай! Шибче ногами чеши! Да
нет, куда тебе, жила слаба. Не старайся, не дотянешь.
— А вот же дотяну! — упрямится
атаман и поднатуживает еще, из последних своих сил
мчится.
Потом ехали они с заводчиком в его
золотой карете — и тот показывал атаману свой промысел. Вот
углежоги деревья кряжут, вот палят их на уголь. Весело палят,
с песней — и синий дымок кольчиками вьется. Вот горщики руду
добывают, а катали отвозят ее в волокушах. И тоже с песнями, да все
в припляс. Вот жарко дышит пузатая домница и весело похаживает
вкруг нее горновой. А шихтоносы затащат на верх корзину — и
бросают из нее чего-то в синее пламя.