Так было и в Григорьев день**.
Мороз все крепчал, разгоняя по домам
последних прохожих. Улицы опустели. И только подле одного
роскошного особняка грудилось множество экипажей. Они стояли не
только во дворе и палисаде, но занимали и значительную часть
улицы.
Тут были и легкие городские санки, и
шикарные кареты с вензелями и запятками для гайдуков. По фасону и
отделке экипажей, ровно как и по имевшимся на некоторых из них
гербам, всякий мог судить не только о вкусах, но также о достатке и
о достоинстве каждого прибывшего.
Но если экипажи отличались большим
разнообразием, то лошади, доставившие сюда всю эту сухопутную
армаду, различались только по росту. Густо побеленные инеем, они
все казались одной, серебристо-сивой масти. Их морды, глубоко
упрятанные в торбы с овсом, потеряли всякую форму и, если бы кони
не встряхивали ими, выпуская при этом клубы пара, можно было бы
принять их за большие глыбы снега.
Смачное хрупанье овса на зубах
животных заглушалось таким жутким хрустом снега под их копытами,
что продирало по коже и пугало самих коней.
Кучера постарше толпились у двух
больших костров. Молодые же вместе с красавцами-гайдуками
согревались тем, что толкали и тузили друг друга, устраивали "малу
груду", либо поясную борьбу или прыгали через те же костры, вызывая
сердитое ворчание стариков.
Большие окна особняка, заросшие
толстым слоем непрозрачного рыхлого льда, ярко святились. Сквозь
них, не смотря на лед и тщательную промазку, на стылую улицу
доносилась веселая музыка. Хозяин особняка не обращал внимания на
жгучий мороз, трещавший в углах каждого дома.
Что ему мороз, если роскошные печи
источают приятную теплоту, а сотни душистых свечей изгоняют всякое
понятие о ночной темени. Какое ему дело до тех несчастных бедолаг,
чьи окоченевшие трупы будут завтра подобраны полицией.
Ему-то тепло и сытно. Разодетый в
шитый золотом бархат, он высится над пиршественным столом, как
индийский Будда. Его полное, несколько женственное лицо, с гладким
подбородком и чувствительным ртом было бы красивым, если бы не
разные глаза. Но этот дефект скрадывался радушием и довольством,
которые так и светились во всем облике щедрого хозяина.
А отчего бы ему и не быть
довольным? За столом у него самая родовитая золотая молодежь — цвет
и гордость всего московского дворянства. Никто не уклонился от
приглашения. Никто не погнушался его хлебом-солью. Все смотрят на
него как на римского триумфатора.