Кто опекает убогих, а кто – котов,
Мне достался больной ублюдок с бейсбольной битой.
Я прохожу меж оскалившихся домов
И окликаю его: «Эй, Бритый!»
Бритый курит, добавляя толику дыма в туман,
Голоса моего слышать не хочет.
Тот, кто следил за ним раньше, ушел по делам
Или просто ушел – и теперь моя очередь.
Мне непросто любить его, как и всех других —
В тюрьмах, автозаках, на следственном эксперименте.
Но я, конечно, справляюсь, я защищаю их,
Если они способны меня услышать.
Бритый еще ничего не сделал, он курит и ждет,
Он плюет сквозь зубы и высмаркивается в пальцы,
Я бы хотел остановить его, но он – свободен, и вот
Жертва выходит во двор, видит Бритого – и теряется.
Я не могу вмешаться, остановить удар,
Подставить свою руку, закрывая девушки голову.
Ее охранник – прозрачные два крыла —
Кричит и мечется, как синица, залетевшая в комнату.
Я отворачиваюсь. Говорю крылатому: «Эй!
Давай покурим, мы здесь бессильны, братишка,
Ты новенький, что ли? Погоди еще сотню лет —
И привыкнешь. Да не смотри ты, тут страшно слишком».
Крылатый рыдает, припав на мое плечо,
Бритый матерится и бьет, и удар каждый
Приходится на его душу. Ей больно и горячо
От крови жертвы, брызнувшей на рубашку.
Когда охранник убитой поднимет огонь ее ввысь,
Когда отвоют сирены, отголосит соседка,
Я снова окликну Бритого: «Эй, ты, слышь?
Я – единственный, кто будет с тобою еще полвека».
Мне так хочется сдаться, уйти пасти голубей,
Не знаю, бабочкам летние расправлять крылья.
Но даже тем, кто нарушил заповедь «Не убей»
Нужен тот, кто в слезы души их верит.