И вдруг внутри что-то с болью и треском рвётся. На миг Саша
закрывает глаза, а открывает их уже без слёз.
— Пожалуйста! Не забирай! — шепчет он. — Я клянусь! Никто!
Больше! Не умрёт!
Ядовитым смогом над ареной сгущается тишина. Лишь откуда-то
издали тревожным гулом доносится пение ночного костра.
— Держи, малыш. Я верю тебе. — Гармошка привычно ложиться в
потяжелевшую ладонь. — И торопись, ты ведь уже горишь.
— Горю?!
— Я же сказал… Или нет? Прокопыч ворует бензин у постояльцев. У
твоего «мерина», кстати, слил литра четыре. А твой окурок закатился
в подвал и попал в мешок с еловыми опилками…
— Опилки-то ему зачем?!
— Бывший прапор, — парень пожал плечами, — ты же знаешь эту
публику, волокут всё, что плохо лежит.
Да плевать Саша хотел на Прокопыча с его опилками. Плевать на
копоть и гарь. В эту руку хочется вцепиться и не отпускать уже
больше никогда.
— Скажи… Ты ведь…
— Потом, малыш. Торопись.
Уносит во тьму длинноволосого парня, тает в огненном вихре
печальная лошадка. Затмевая луну, пляшут над заливом языки пожара,
и, чтобы сдержать клятву, нужно проснуться и выжить.
Изредка налетая с залива, лёгкий ветерок окатывал тело
прохладой, и лишь тогда Саша вспоминал, что в прожжённых тапках на
босу ногу стоит посреди чуть подтаявших сугробов. Дымились сосны.
Парк, окружавший гостиницу, превратился в настоящую русскую баню.
Казалось, вся влага, которую деревья копили десятилетиями, исходила
сейчас густым паром и медленно тянулась к небесам, смешиваясь
попутно с удушливой выгарью.
В безветрии и сырости с пожаром бороться проще, вот только
Прокопыч, к несчастью, оказался мужичком редкостно рачительным.
Временами огонь едва теплился, стихия отступала под натиском
пожарных брандспойтов, но вновь громыхало в подвале, и пламя с
лёгкостью отвоёвывало утраченные позиции. Взрывы шли сериями,
минуты по три, словно горело не жилое строение, а склад с
боеприпасами.
Привалившись к одной из сосен, поминутно сплёвывая прогорклую
копоть, Саша безучастно наблюдал, как огонь подбирается к его
бывшему номеру на четвёртом этаже.
«Вот, блядь, и отдохнул на Карельском перешейке! Надо было в Тай
лететь!»
Деньги, вещи, документы — всё осталось в гостинице, да и хрен бы
с ними. Жалко было испорченного отпуска. Прокопыч, конечно, яиц и
зубов не досчитается, но утешало это слабо.