всякое» приведет к неминуемым раздорам?
Потому, как хохол и латиноамериканец – это разное понимание вещей
по самой их природе понимания, и для них понятие
«всякое», никогда не станет
«единым» и всегда будет различно. Потому
объединение так называемых
«правд» для разных национальностей
в одно целое или во «всякое» – это прямой
путь к утопии – не меньше того. И зачем такой
тёмный язык и именно в проповедях? Мы
проповедуем «мудрость» или занимаемся эквилибристикой русского
языка, во многом ставшим подвластным такой эквилибристики
посредством тех самых иудейских вмешательств, какое нам
продемонстрировали Кирилл и Мефодий? Два глагола при одном
существительном в этом высказывании, – это еще не
убеждение! И уж тем более не «истина». Но для чего – именно
«так» сказано и отчего не существует никаких для обывателя
указаний на первоисточник – о чем? О правде. О какой правде?
О всякой? И понимайте, как хотите!
Можно с уверенностью сказать – для
чего. Для разности трактовок. Чьих? Тех самых монахов в скитах,
которые на протяжении тысячи лет только этим и были заняты. Чем
темнее слог, тем больше таинственности, а чем больше таинственного
и непонятного, тем легче манипулировать сознанием людей, тем легче
улавливать их в сети, так называемыми, «ловцами душ», и тем больше
поводов для «умной философии». Можно исписать много бумаги и
защитить сотни диссертации, оспаривая эту
темноту или, что
говорится – много интерпретировать в
словах, пытаясь поймать пустоту. Причем в разных сферах – от
философии научного коммунизма, и научного атеизма, до мракобесия
воровства и стяжательства. Достаточно известный и прямо иезуитский
прием – чем ближе человек, как он думает, приближается к понятию
«благо», посредством тех или иных учений, или тех или иных
методик (современная наука гипотез), тем дальше становится от него
то, что он ищет. И здесь, при кажущемся объеме высказывания, полное
отсутствие точки опоры. Человек не понимает (да и
никто никогда не поймет с такой издевательской манерой
говорить и таким стилем) – о чем здесь идет речь.
Мы здесь вправе только догадываться.
И далее, после того, как Иисус
вышел из воды:
«...се отверзлись Ему небеса,
и увидел Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на
Него».
А этот «персонаж», в виде голубя, о
чем говорит? Да ни о чем! Здесь обязательно надо напустить
мистического тумана, должен быть обязательно «знак» некоего
«проведения». (Евреи очень падки до таких трюков до
символизма. Являясь инициаторами практически всех войн на земле,
обязательно надо, между пожарищами и голубя Мира). И далее Иоанн
наречет Иисуса «Сын Человеческий» (а все остальные евреи тогда –
кто?) что указывает на различие в определении человека
«сотворенного» и человека «рожденного» от Бога, что с точки зрения
верующего человека должно быть далеко не второстепенным
определением в существе такого различия.