Итак, если ты принесешь дар
твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-либо
против тебя,
Оставь там дар твой пред
жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда
приди и принеси дар твой.
Мирись с соперником твоим
скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя
судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в
темницу;
Истинно говорю тебе: ты не
выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего
кодранта».
Как можно понять – слова «не
убивай», кто убьет, подлежит суду...» – для иудеев того
времени представляли собой важную дилемму. Иначе, опять же –
зачем было доносить до них сию мысль в заповеди, и что
характеризует их агрессивными и не предсказуемыми – или теми
людьми, для которых убийство хорошо знакомое действо. И смысл
этого запрета вполне понятен. Убивать следует согласно Закону. А
когда кто-нибудь оступится и невзначай все-таки зарежет, тому, как
было сказано, в помощь предусмотрены раскаяние и покаяние. То есть
резать, в принципе Каину Авеля – можно, но определить ему
наказание. Библейская Господняя же «ошибка», когда раскаявшись в
Своем «первом» создании «человека», Господь стер его с лица
земли, возымела свое действие – и в повторной своей
попытке, Господь нашел правильным объяснить, что резать друг друга
в некоторых случаях вовсе не зачем, и для более полного понимания
этого запрета определил для него наказание.
Но Иисус, как видим, идет в своих
изысканиях много дальше, и как бы развивает эту мысль до
совершенства, и определяет не только границы поступков
и действий каждого человека в его обычной социальной среде,
но и обуздание самих его помыслов. («Где не было умысла, там
нет и вины». Тит Ливий).
Мысль, сама по себе, выглядела бы
вроде здравой и глубокой в своем сакральном значении, когда
бы не подразумевала под собой массу последовавших за ней
несоответствий между местом поклона и уместностью
молитвы.
Или когда человек начинает думать о
том, что не имеет права думать о другом человеке «плохо», этим
самым он уже заранее подумал об этом, и таковое положение
его говорит о том, что думать не только «хорошо», но и думать
«плохо» – равно входит вприроду его сознания. А это в свою очередь
означает, что ничего сакрального в таком положении дел нет, и
излишня щепетильность в отношении своих собственных мыслей и
обуздание хотя и не достойных но, быть может, всего только
сиюминутных желаний, только