— Очень уж суров, — проворчал Кошки. — Мозес намедни сетовал.
Говорит, у томми пароотводы рогулькой свёртываются — от
переживаний-то.
— Ай да Мозес! — восхитился капитан. — Джим, если не прекратите
эдаким анекдотам верить, скоро без белья останетесь. Не говорите,
что Мозес выпросил у вас денег на новые пароотводы…
Кошки смолчал, но по лицу его видно было, что денег коварный
Мозес выпросил.
Случались в толпе лица, знакомые по прошлым круизам. Таких Кошки
шёпотом комментировал: «Ну этот ничего, помним-с» или «Ох, грехи
мои тяжкие» или даже «Чтоб тебя фалафелью заело».
Его можно было понять: очень скоро эти спокойные, вымороженные
люди, несколько месяцев проведшие в плену луораветланского онтымэ,
сделаются непредсказуемыми, а иные — вовсе безумными. И страшнее
прочих — старушки, которые раз за разом упрямо приобретают сложный
любовный коктейль, заставляющий их на время круиза без памяти
влюбиться — разумеется, в кого-то из команды.
— Но боится же, боится! — зашептал Кошки, указывая на одного из
томми, — Посмотрите-с, экие финтипли выписывает, что твой цирк! Всё
от страху.
Один из носильщиков и впрямь вёл себя странно. Заметив Цезаря,
он сперва замер на месте, испуганно вращая головой, а потом стал
двигаться влево, наперерез пассажирам. Видя такой непорядок, Цезарь
утробно зарычал, и от звука этого томми обезумел: бросил чемодан на
пол и со всей скоростью, на какую был способен, припустил по
коридору мимо капитана. Макинтош почувствовал отчётливый запах гари
и ещё один — сладковатый, неуловимо знакомый.
Цезарь возмущённо зашипел паром и двинулся следом за
нарушителем. Шёл он без спешки, то и дело поглядывая на капитана,
как бы спрашивая разрешения. Кошки отступил назад, когда пёс
поравнялся с ним. Между тем, у трапа начался затор: один за другим
останавливались носильщики, ожидавшие санкции Цезаря на проход.
Рядом с брошенным чемоданом топтался растерянный и напуганный
владелец. К нему спешил заботливый стюард в сопровождении
исправного носильщика.
— Цезарь, извольте вернуться, — тихо сказал капитан.
Цезарь приостановился, но возвращаться не спешил. Что-то влекло
его за несчастным томми. Возможно, охотничий азарт.
Во всяком неисправном томми включался инстинкт, который даже на
последнем пару вёл его прямиком к машинисту-механику Мозесу.
Инстинкт этот был надёжно вшит в механизм и редко давал сбой,
потому присмотр Цезаря сломанному носильщику не требовался.