справлялся.
Правда, со временем Генрих начал
замечать, что Миллер вовсе не такой прекрасный вояка, как было
принято считать. Годы, проведенные в сражениях,
сыграли с ним злую шутку: капитан постепенно приобрел
опасную самоуверенность и одновременно утратил интерес к своему
кровавому ремеслу. Иногда Генрих замечал за ним глупые
ошибки, которых никогда не допустил бы
сам при всей своей неопытности.
Так или иначе, но ни одна атака
роты короля Наваррского пока не завершилась
успешно. Герцогу Анжуйскому в этой кампании вообще не везло, с
самого начала все шло наперекосяк, и даже приезд
маршала де Таваня не смог переломить ситуацию.
Генрих объяснял это двумя
обстоятельствами. Во-первых, ля Рошель
была действительно очень хорошо укрепленным городом,
который к тому же фанатично оборонялся. Слишком свежи были в памяти
людей сюжеты Варфоломеевской ночи, и слишком мало веры
было теперь королю Франции. Все попытки штурма натыкались на
отчаянное и прекрасно подготовленное сопротивление. Взять же город
измором, не имея возможности блокировать доступы в
порт, никто даже не пытался. Торговые и корсарские корабли
протестантов под прикрытием английских военных судов преспокойно
доставляли в город все необходимое. Генрих слышал, что
Филипп дю Плесси-Морней, ускользнувший из Парижа за
несколько часов до резни, успешно добрался до Лондона и, несмотря
на некоторые временные сложности,
смог-таки наладить сообщение между протестантами
мятежной ля Рошели и английским королевским
двором.
Во-вторых, и, возможно,
в главных, армия герцога
Анжуйского не отличалась таким же рьяным
стремлением к победе, как защитники крепости. Это войско
вообще представляло собою довольно странное людское
сборище, более всего похожее на ту телегу, которое три лошади тянут
в разные стороны.
Благодаря последствиям
Варфоломеевской ночи, в королевской армии было довольно много
новообращенных или просто умеренных католиков, не
видевших проку в бесконечных войнах и стремившихся к
миру с гугенотами. Не считая самого Генриха
Наваррского и принца Конде, к ним можно было отнести герцога
Алансонского, все ближе склонявшегося к умеренной
позиции, а также целый клан Монморанси.
Они формировали собственную политическую клику
под крылом д'Алансона, не упускавшего возможность
подчеркнуть свое значение главы оппозиции.