– Я слышал, Антуан де Бурбон был
храбрым воином, – заметил Виржи.
– Храбрым? – как будто с сомнением
переспросил Генрих, – Да, пожалуй, был. Впрочем, я почти не знал
его.
– Н-да, вот так и
воюем, как будто заняться нам больше нечем, – протянул де Вильмон.
– Эта война у меня третья. И знаете, что я вам
скажу, господа? Если уж старику д’Омалю не удалось
взять этучертову крепость,
то Генриху Анжуйскому этотем
более не по силам. Только солдатиков положит, да казну разворует.
Вот и вся воинская слава. А вы что думаете, сир?
Генрих пожал плечами, в последнее
время это стало его излюбленным жестом.
– Долг дворянина – выполнять волю
короля, – строго заметил он. – Король велел нам воевать, значит,
будем воевать. Разве не так?
Вильмон посмотрел на
Генриха со смесью сарказма и недоверия, но промолчал. Чем дальше,
тем труднее им было считать друг друга врагами.
Государю нет необходимости обладать всеми
добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим
ими.
Никколо
Макиавелли
Кроме пикников у
Генриха были здесь и другие развлечения.
Армия герцога Анжуйского
преимущественно состояла из немецких и швейцарских
наемников, которые, как известно, повсюду склонны
таскать за собой своих женщин. Наемным солдатам не
полагалось ни пенсии, ни даже врачебной помощи в случае ранения,
поэтому каждый из них держал при себе в палатке свою жену или
содержанку, которая при необходимости должна была выполнять работу
сестры милосердия.
Д'Алансон, привыкший к
общению с придворными дамами, не замечал этих вечных спутниц
военного лагеря, однако Генрих был не столь
взыскателен и полагал, что в девушке главное красота и
свежесть, а вовсе не знатность происхождения. И уж тем
более не имело значения богатство туалетов, поскольку в самый
важный момент платье все равно ни к чему. При таких
обстоятельствах общество офицерских и даже солдатских
жен его вполне устраивало. Они же,
покоренные тусклым блеском его
скромной короны, не могли отказать ему во внимании.
Как-то раз до короля
Наваррского дошли слухи, будто одна из его случайных пассий была до
полусмерти избита своим мужем, узнавшем о неверности супруги.
Усовестившись, Генрих собрался было передать ей в утешение
кошелек с десятью золотыми, однако, подумав, решил,
что и половины этой суммы для радостей бедной женщины будет вполне
достаточно. Затем, подумав