бы осуждал, то осудил
бы раньше, – ответил Агриппа. – В вас, конечно,
всякого намешано, но ведь и я не Бог, чтобы судить. Я
думаю, что сейчас вы все сделали правильно. Иначе и не приехал бы
сюда. Ничего, мы
еще возьмем свое.
Генрих
с благодарностью смотрел на своего друга. Агриппа
был лучше его самого, храбрее, честнее, самоотверженнее. Он сумел
сохранить то внутреннее благородство, какое дворянам положено иметь
от рождения, и которое сам Генрих давно
растерял.
Агриппа
был человеком из прошлого, из
тех светлых, безвозвратно ушедших времен, когда
юный принц Наваррский во главе маленького отряда
веселых бесстрашных сорванцов, скакал
вперед, навстречу пряному ветру и слепящему солнцу, и
наивно думал, что в этой жизни для него нет ничего невозможного.
Когда он еще не умел танцевать и не
разбирался в шелках, зато знал ни с чем не
сравнимый вкус полусырого мяса на привалах. Когда он
не стал еще королем, и матушка была
жива. И не тащил он на своих плечах
того давящего груза непоправимых ошибок и
предательств, к которому уже почти привык. Рядом
с Агриппой д'Обинье Генрих
Наваррский, мастер сделок с совестью, начинал вдруг
отчетливо видеть ту границу добра и зла, которую
нельзя было перейти ни при каких обстоятельствах. И понимал, что
пока еще ее не переступил.
– Кстати, сир, а где его
высочество принц Конде? – прервал Агриппа
его размышления. – Я что-то не видел его здесь.
– Уехал в Пикардию
инспектировать свои новые земли, – ответил Генрих, отводя
взгляд. – Он там теперь губернатор. Скоро вернется.
– Да вы что? Как это?
– не понял Агриппа. –И когда же он получил это
назначение?
– Два месяца назад, – так
же глядя в сторону, ответил Генрих.
Агриппа молчал.
– Вот как, –
наконец произнес он. –
Что ж, сир, я рад, что
вы не получили новых должностей.
Генрих не мог объяснить Агриппе это
чувство потерянности, когда размываются знакомые ориентиры, и
не ясно, кто друг, а кто
враг. Ему казалось, он понимает, почему Конде, такой храбрый и
благородный, вдруг изменился. Да, он понимал. И это пугало его.
Любовь слепа; дружба зажмуривает
глаза.
Французское
изречение
Мелкий дождик моросил
четвертый день подряд. Дороги раскисли, и
золоченые колеса карет вязли в
мокрой глине. Даже самым высоким особам приходилось покидать иногда
свои нагретые места, чтобы слуги могли вытащить застрявший в грязи