– Подождите немного, я подошью
еще один лист.
Пока он возился, Генрих озирался по
сторонам. Да, мрачноват, однако, его новый дом. Наконец следователь
закончил.
– Мне продолжать?
– Да, конечно, – на подшитом листе он
аккуратно вывел слова «Дополнение к графе 5» и поставил двоеточие,
– я готов писать.
– Ну так пишите, на чем
мы остановились... граф де Бигор, граф Беарнский,
виконт Лиможский, принц де Виана и,
наконец, король Наварры, – заключил Генрих.
Следователь поставил точку и перешел к следующему
вопросу.
– Вас обвиняют...
так... – он заглянул в сопроводительную бумагу,
подписанную господином де Нансеем, – обвиняют в государственной
измене, сир. Вы признаете свою вину?
– Нет.
Следователь сделал соответствующую
отметку.
– Что вы можете сказать по
существу предъявленных вам обвинений?
– Я буду говорить с
королем, сударь, – мягко ответил Генрих, – а вам,
по-моему, пора спать.
Следователь вздохнул. Он был бы и рад
последовать этому совету, но до конца его дежурства была почти
целая ночь, а на столе ждала своей очереди стопка дел.
Когда Генриха включили во все описи,
поставили на довольствие и
проводили в специальные покои, где испокон
веку томились в неволе опальные принцы, он был измотан уже
окончательно. Генрих положил голову на казенную
подушку и уснул крепким сном.
На следующее утро сразу после
завтрака к Генриху опять явился следователь. На сей раз другой. Он
заполнил очередную бумагу, похожую на ту, что
заполняли ночью, и так же безропотно
удалился, когда Генрих сообщил, что не собирается с
ним говорить. Удивительно, сколько еще формуляров
нужно заполнить, чтобы перейти к существу дела.
Впрочем, Генрих переживал напрасно.
Не успел он устать от изобилия глупых формальностей, как за него
взялись по-настоящему. И потянулись изматывающие душу
допросы.
Раньше Генрих не понимал, почему
люди, к которым не применяют пыток, признаются в том, о
чем бы лучше умолчать. Теперь понял.
Во-первых, ему было
страшно. Он понимал, что, бесспорно, виновен. В самой настоящей
государственной измене. Без дураков и шуток. И вряд
ли имел основания рассчитывать на снисхождение
короля, особенно если заговор во всей его грандиозности будет
раскрыт. И, в частности, по этой причине Генрих
не хотел выдавать своих сообщников.
Однако для того чтобы убедительно
лгать, требовалось