Следователь Дижон более всего любил зловещую тишину. Времена
всеобщего страха были его временами. В такие дни он становился
незаменим. Самые важные дела откладывались в сторону, когда он
приходил с докладом к королю Франции. Самые высокородные сеньоры
раскланивались с ним так подобострастно и с таким затаенным ужасом
в глазах, будто он был не просто следователь, а сам Великий
Инквизитор. Каждый арест приносил ему очередную награду, а аресты
сыпались один за другим. Да, такое золотое время надобно ценить.
Потом морок развеется, страх пройдет, и станет он опять просто мэтр
Дижон.
Вот уже более месяца прошло с того дня, как было открыто дело о
так называемом «заговоре недовольных». Можно было подвести первые
итоги: нападение гугенотов успешно отражено благодаря его, Дижона,
прозорливости, клан Монморанси почти разгромлен, герцог Алансонский
сидит в Венсене тише воды и мечтает лишь спасти свою шею от
эшафота. Есть чем гордиться, не зря королева-мать его ценит.
Так думал он, трясясь в своей скромной карете без рессор по
дороге из Венсена в Париж и по привычке пытаясь работать в пути,
чтобы не терять драгоценного времени. На коленях у него лежала
папка с опросными листами короля Наваррского.
«Забавный все-таки юноша», – размышлял Дижон, стараясь
сфокусировать взгляд на аккуратных закорючках. Карету тряхнуло на
очередной рытвине и он опять потерял строку.
Он служил придворным следователем много лет и имел возможность
наблюдать самых разных людей в самых разных обстоятельствах. Для
себя он разделил их на две группы: «храбрецы» и «трусы».
«Храбрецы», оказавшись под следствием, обычно держались
заносчиво, постоянно долдонили о своем благородном происхождении и
были заняты, прежде всего, тем, чтобы не уронить свое драгоценное
дворянское достоинство. Сначала они всегда гордо молчали, но со
временем, ведомые естественным человеческим желанием оправдаться,
начинали давать показания, казавшиеся им безупречными по своей
логике. Однако быстро путались, сбивались, и вот тут-то их можно
было брать голыми руками.
Ну а про «трусов» и говорить нечего, трусы они и есть трусы.
Король Наваррский не относился ни к одной из этих категорий. Он
вел себя благожелательно и спокойно, ни разу не напомнил
следователю о своих королевских кровях, чем вызвал его невольную
симпатию, однако, высидев целую череду утомительных допросов, так и
не дал никаких новых сведений. Дижон все не мог уловить, кого же
этот молодой человек ему напоминает, пока не понял, что больше
всего он похож на ярмарочного щипача, которого Дижон многократно
арестовывал на самой заре своей карьеры, да так и не смог наказать
по заслугам.