подошел к окну,
отодвинул раму и вздохнул полной грудью.
– Ладно, оставим и это. В конце
концов, откуда вам знать об интригах господина де
Монморанси, – с деланным равнодушием протянул
Дижон, – но о делах-то своих
собственных слуг вы должны быть осведомлены. Скажите тогда,
зачем господин д’Обинье встречался с Монтгомери?
Собеседник вздрогнул. Дижон
совершенно точно уловил это невольное движение, резкий переход от
уверенности к страху, и про себя улыбнулся. Удар попал в цель.
Осталось только закончить начатое, рутинная работа. Он
и не думал, что все окажется так просто.
Не дождавшись ответа, Дижон
озабоченно похлопал себя по бокам, потом выудил из-под
своей мантии еще одну тоненькую папочку с бумагами и
положил на стол.
– Вот показания захваченных в плен
офицеров Монтгомери. Они видели человека, весьма
похожего на вашего шталмейстера на борту своего флагмана за день до
высадки протестантов в Нормандии. Они
теперь здесь же, в Венсене, предъявить им человека для
опознания легче легкого, – Дижон положил на
стол исписанные листы. – Вот, извольте
ознакомиться.
Генрих взял бумаги и попытался
прочесть. Дижон видел, что он не может сосредоточиться.
– Есть еще выписка из
бортового журнала каракки «Сен-Жан», где господин
д’Обинье указан, как лицо, зафрахтовавшее это судно.
Под своей фамилией. Ей-богу, как дурачок. И здесь же
показания капитана и нескольких матросов. Все так
грубо, так глупо. Так неосторожно.
Следователь вынул из папки
еще несколько страниц.
– Но вы правы, – продолжал Дижон, – к
чему спрашивать у вас, зачем ваш слуга ездил в
Нормандию, когда можно спросить у него самого?
Он-то ведь не принц крови, на его арест и
допрос моих скромных
полномочий достанет, тем паче для
того есть все основания. А уж у нас тут
такие работают мастера, что к вечеру я уже получу ответы на все
свои вопросы, – он заметил протестующий жест. – Ну
хорошо-хорошо. Ваш д'Обинье доблестный
воин и не боится боли. К завтрашнему утру.
Пальцы Генриха непроизвольно сжали
подлокотники стула. Спина вдруг стала липкой и холодной. С
запоздалым тяжким раскаянием он вспомнил, что сам отправил
Агриппу в Нормандию.
– Или все-таки
поговорим? – с надеждой спросил Дижон, – Сир, ну хоть
сейчас-то вы меня слышите?
– Чего вы хотите?
– спросил наконец Генрих, и собственный голос
показался ему чужим.