Правильный вопрос.
«Сообразил-таки, о чем спрашивать»,
– удовлетворенно подумал Дижон.
– Я, как верный слуга короля, должен,
конечно, сказать, что хочу правды, – ответил он,
усмехнувшись, – но правда мне известна и без вас.
Поэтому я
лишь предлагаю честную сделку,
ваше величество. Думаю, вы уже догадались какую, – он
вопросительно уставился на Генриха, но тот смотрел на
него с непониманием. –
Я вам д'Обинье, а
вы мне Дамвиля.
Вот и все. Дайте показания против нужного мне
человека... вам скажут какие. И вашего друга не тронут.
– Нет, – резко ответил Генрих. То, что предлагал Дижон, было
невозможно... недопустимо... Только не Дамвиль! Позволить им
уничтожить этого яркого талантливого человека! Человека, совершенно
особенного, который мог то, чего не могли другие… Человека, к
которому Генрих не мог испытывать ничего, кроме благодарности и
уважения. Никогда Генрих себе этого не простит. Никогда! Но
Агриппа... Сердце Генриха вдруг сжалось и заболело так, словно в
груди у него была маленькая острая ледышка, что впивалась в плоть
изнутри при каждом вдохе...
– Ну что же, нет так нет, – не стал
настаивать Дижон, – мое дело предложить.
Он позвонил в
колокольчик. Дверь открылась, и на пороге возник
Туше, держа в руках толстые тома. Оказывается, все это
время он торчал в коридоре.
– Господин Туше, подготовьте приказ
об аресте господина д'Обинье.
– Да, мэтр, – исполнительно отозвался
секретарь.
–
Тэодор-Аргиппад'Обинье, не перепутайте. И
скажите охране, пусть уведут арестованного, допрос окончен.
Он взял со стола
какие-то бумаги и углубился в их изучение, давая
понять, что говорить больше не о чем.
– Постойте, – не выдержал Генрих, –
но ведь разумные люди всегда могут найти выход... – он был сам себе
противен и понятия не имел, какой выход собирается искать.
– Вот как? – судейский чиновник вновь
упер в него холодный взгляд своих рыбьих
глазок. – Ну что ж, давайте побеседуем
еще.
Он помахал рукой, словно отгоняя
муху, и секретарь исчез за дверью. Потом Дижон встал,
прошелся по кабинету, снова уселся на свой стул и
наклонился к Генриху. На лице его вновь отразилось участие.
– Сир, – сочувственно
произнес он, – вы
благородный человек, и мое предложение не может не
казаться вам низостью. Но поймите, у вас просто нет
выбора.
Он многозначительно замолчал.