Вот она – подходящая причина,
объясняющая его молчание, не желают знать правду – пусть думают,
что хотят.
– Я понимаю, сир, мы все должны быть
осторожны, – нехотя согласился Шарль де Миоссен, принимая этот
веский аргумент, – возможно, это место и вправду не подходит для
серьезного разговора, но тогда назовите другое. Нам необходимо
знать…
– Нет.
– То есть вы не доверяете кому-то из
нас? – уточнил Миоссен, вспыхнув.
Генрих не ответил. Миоссен по-своему
понял его молчание.
– Что ж, – негромко произнес он, –
если, пройдя вместе с вами огонь и воду, мы не заслужили вашего
доверия…– он оборвал себя на середине фразы и уставился на носки
своих сапог.
– Ну-ну, продолжайте, я слушаю, –
Генрих зло сощурился. – Что вы хотели сказать?
Миоссен тяжело вздохнул.
– Если за это время я не заслужил
вашего доверия, государь, то готов избавить вас от своего
присутствия, – тихо завершил он, – разумеется, если вы примите мою
отставку.
– Так, – протянул Генрих. – Кто еще
думает, как господин де Миоссен?
Они молчали, пряча глаза.
– Что ж, господа, вы свободные люди,
и можете уехать, когда пожелаете, – на лице Генриха появилась
странная улыбка.– Я добился для вас такого права после
Варфоломеевской ночи, когда вы все были обречены на смерть… Для
этого я стал католиком… С тех пор ничего не изменилось. Я католик и
сейчас, – он замолчал.
Стало совсем тихо. Генрих посмотрел
на Агриппу и подумал, что тот и не знает, какому решению обязан
тем, что до сих пор жив. Нет, об этом Генрих не скажет ему ни за
что.
– Потом был заговор «недовольных», –
продолжал он. – Десятки людей д’Алансона поплатились за него
свободой и жизнью. Вы же продолжаете гулять по Парижу и учить меня
политике. Благодарю за науку.
Генрих видел, как у Миоссена запылали
уши, а д’Арманьяк вдруг зачем-то начал расправлять манжеты своей
рубашки… И только Жан де Лаварден продолжал смотреть ему в лицо.
Генрих встретился с ним взглядом и добавил как будто специально для
него:
– Что ж, господа, я освобождаю вас от
ваших клятв.
Потом резко развернулся на каблуках и
пошел к двери.
Кровь шумела в ушах, сердце гулко
ухало в груди. Он положил руку на дверную ручку, ощущая холод
металла.
– Сир, – сквозь вязкую тишину Генрих
услышал голос Лавардена, – я остаюсь с вами.
Генрих остановился. Потом медленно
обернулся и с благодарностью посмотрел на старого друга. Тот шагнул
к нему и встал рядом, будто закрывая собой от осуждающих
взглядов.