– Конечно, мадам. Я признателен вам
за все... Но прошу вас, уйдите...
Она помолчала, потом резко
развернулась и вышла из спальни, прикрыв за собой дверь.
Как только она ушла, он перестал
сдерживаться. Накрыв голову подушкой в надежде заглушить звуки, он
застонал, точнее, завыл, как раненый зверь, давая выход своему
безысходному горю, своему ужасу, стыду и унижению, своей
невыносимой боли. Никогда уже ему не сбросить с себя бремя этой
страшной вины. Вины за глупость и самомнение. За роковую ошибку. За
крах всех надежд и смерть тысяч людей, многие из которых даже не
были воинами, и которых он, Генрих Наваррский, ради своего
тщеславия привел в этот город, ставший теперь их общей могилой.
Простая мысль, что все можно было
предотвратить, не давала ему разогнуться, заставляя корчиться на
кровати. И почему он не послушал Ларошфуко? Или Морнея? Это адмирал
виноват! Это он все твердил про свою Фландрию, черт бы его побрал!
И, что бы там ни говорил Конде, Генрих тут ни при чем! Ни при чем!
Ведь это Колиньи всегда принимал все решения, а что Генрих? Ему, в
конце концов, всего восемнадцать! От этой мысли стало легче, и он
снова погрузился в оцепенение.
Из мутной пустоты выплыла мысль, что
остаться гугенотом ему уже не позволят, ибо только в обмен на
отречение сохранили ему жизнь. В обмен на позор. Вот, значит, на
что обрек его верный адмирал! Новый прилив стыда, сдобренный
изрядной порцией злобы против Колиньи, заставил его стиснуть
зубы.
Но ведь можно отказаться! Выбрать
смерть! Отвращение к себе было таким сильным, что мысль о скорой
гибели за веру, принесла мгновенное облегчение. Да. Вот оно,
спасительное лекарство от срама! Как же он раньше об этом не
подумал?!
В дверь снова постучали. Вошел
д’Арманьяк.
– Сир…, – начал слуга срывающимся
голосом, но Генрих, поглощенный своими страданиями, не обратил
внимания, – сир… вы меня слышите?
– Что еще? – Генрих неохотно повернул
голову, мечтая только, чтобы он ушел.
– Сир… Господин адмирал убит…
Король Наваррский вздрогнул и резко
сел на постели. От этого движения немедленно потемнело в глазах, и
он вцепился в изголовье, чтобы не упасть.
– Как убит? – растерянно переспросил
он.
Ну, разумеется, убит. Глупо было даже
надеяться, что Колиньи удалось спастись. И все же он, оказывается,
надеялся. Был уверен в этом. Мысленно споря с Колиньи, обвиняя его
во всех бедах, представляя, что скажет ему при встрече, Генрих и
сам не отдавал себе отчета, до какой степени еще рассчитывал на
него. Словно тот был вечен и всемогущ. Как сам Господь. Генрих
видел, как погиб Ларошфуко, но адмирал не мог погибнуть. Адмирал
всегда побеждал и знал, что делать… Адмирала больше нет… Некого
винить… И не на кого надеяться…