– Неси умываться, – крикнул Генрих.
Подступала ночь, и было пора ложиться спать, но спать он не хотел.
Он смыл с себя кровь и сменил одежду, чтобы ничто не напоминало о
страшном начале этого дня.
Потом, преодолевая отвращение, Генрих
затолкал в себя принесенный камердинером ужин. Он знал, что на
войне нельзя отказываться от еды. И знал, что, несмотря на всю
очевидность сокрушительного поражения, война эта продлится
долго.
***
Маргарита вспоминала сегодняшнюю утреннюю встречу с мужем и не
могла поверить увиденному. Она ждала, что они заключат друг друга в
объятия, вместе оплакивая постигшее их горе. Она приготовила слова
утешения, призванные убедить его, что останется ему верной женою
даже в падении. Но, увидев его лицо, королева Наваррская
похолодела. Он смотрел на нее и будто бы мимо нее. Ей даже
показалось на секунду, что глаза его изменили цвет и из темно-карих
стали серыми. Ведь лед в пасмурный день может быть только
серым.
«Генрих…» – хотела она сказать, но молчала, потому что не
знала, что говорить дальше. «Генрих…» – ей казалось, что вот
сейчас он снова посмотрит на нее тем теплым взглядом, в котором
легкая насмешка скрывалась за восхищением, и который очаровал ее
всего несколько недель назад. Неужели больше никогда не увидеть ей
этот взгляд?
Он не сделал ей ничего плохого, он был сама любезность, но ей
внезапно стало холодно рядом с ним. Разговаривая с мужем, она с
удивлением думала, что перед ней тот самый юноша, в которого она
совсем недавно, кажется … да, почти влюбилась, хоть и не хотела
себе в этом признаться. Этого Генриха невозможно было любить. Какая
злая колдунья сотворила с ним это? Впрочем, известно какая. И она,
Маргарита, была плотью от плоти ее.
Она искренне надеялась, что ему не придет в голову исполнять
супружеский долг, изображая страсть. Ибо этого ей было уже не
вынести.
– Я признателен вам за все… Но прошу вас, уйдите, – сказал он
ей, когда она пришла навестить его, и эти обидные слова, как ни
странно, своею искренностью вселили в нее надежду. Ей
хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы лед в его глазах наконец
растаял…
Сначала Генрих жег письма матери и
адмирала Колиньи. Он и сам не вполне понимал, зачем это делает, но
ему нравилось смотреть, как языки пламени пожирают бумагу. Когда
письма закончились, он начал подбрасывать в камин тонкие ветки и
завороженно наблюдал, как они сгорают у него на глазах. Устав от
этого бесплодного занятия, он лег в постель. Генрих не спал уже
больше двух суток и сейчас забылся глубоким тяжелым сном.