Утром за ним пришли.
Это были вовсе не тюремщики, как он
себе воображал, а лишь четверо дворян свиты короля.
– Вас ждут, сир, идемте, – сказал
Легаст. Это снова был он.
Когда Генрих шел по коридорам Лувра,
бледный, но нарочито опрятный и собранный, придворные с
любопытством оглядывались на него. На иных лицах он видел
сочувствие, большинство же выражали откровенное злорадство. Многие
растерянно кланялись, видимо, не понимая, как теперь следует с ним
обходиться. Генрих даже не был арестован, просто ему будто бы
забыли вернуть оружие.
Его и вправду уже ждали. Карл IX,
королева-мать и герцог Анжуйский сидели за полукруглым столом,
словно коллегия судей. Король Наваррский (как бы там ни было, он
еще носил этот титул) остановился на пороге и коротко поклонился
присутствующим. Карл молча указал ему на кресло. Генрих сел. Он уже
знал, о чем с ним собираются говорить, и не ошибся.
– Отречение от ереси... полное
повиновение... только так заслужить прощение и избежать участи
врагов короля, послушным орудием коих вы столь долго по молодости
лет являлись... – говорила Екатерина Медичи, словно читая заученный
текст приговора. Уже на втором предложении Генрих перестал вникать
в ее слова. Он наперед знал все, что она скажет и лишь удивлялся
той ловкости, с какой его сделали виноватым.
Слушая ее вкрадчивый голос,
убеждавший его отказаться от всего, что было ему дорого, Генрих
думал, что в одном старая ведьма права: все имеет свою цену. И цену
эту ему придется заплатить.
Генрих Наваррский, принц-гугенот,
был словно бельмо на глазу католического Парижа. Однако объявить
его союзником, видимо, представлялось им выгоднее, чем убить. Он
был полезен живым и послушным. Генрих вспомнил своего отца Антуана
де Бурбона, что много лет кормился подачками от парижского двора, и
подумал, что именно в такой роли хозяева этого гостеприимного дома
хотели бы, пожалуй, видеть и его.
Отвлекшись, Генрих не заметил, что
все они смотрят на него в ожидании ответа. Ответ был давно готов,
но они по-своему истолковали его затянувшееся молчание.
– Вас, быть может, волнует судьба
ваших французских владений? – спросила королева. – Могу вас
порадовать, милостью короля Франции, все их решено оставить за
вами.
– Благодарю, мадам, – отозвался
Генрих. Это было ценно, хоть и ожидаемо. Не обездолит же она
собственную дочь.