Да, ему доводилось видеть всякое. Но тогда это было… не так
близко…
Он вдруг понял, что сидит, вцепившись
руками в шелк сидения и раскачивается из стороны в сторону, будто
юродивый.
– Что, ваше величество, дурно? – с
деланной заботой поинтересовался Легаст, заглянув в окно кареты. –
Экая вы нежная натура, право слово.
Генрих молча перевел на него взгляд.
Он разглядывал Легаста с любопытством и отвращением, словно некое
диковинное насекомое, не в силах поверить, что и эдакая тварь тоже
может быть созданьем Божиим.
– Ух ты! Мы еще и гневаемся! –
обрадовался Легаст. – Ах простите, сир, своего недостойного слугу,
что посмел нарушить ваше одиночество, – он хохотнул, довольный
своей шуткой.
– Что там у тебя? – раздался снаружи
голос д'Атена.
– Да ничего, – отозвался Легаст, –
переживать изволят. Как бы не стошнило нашего подопечного, позору
не оберемся.
– Подотрете, – процедил Генрих, стараясь говорить громче, чтобы
его невозможно было не услышать, – в самый раз вам работа.
Больше он старался так не подставляться.
***
Почти все время Генрих проводил
теперь у себя в покоях под охраной людей Легаста, покидая свои
комнаты лишь иногда по указанию короля. Он внимательно
прислушивался к тому, о чем говорили между собой его конвоиры, по
крупицам собирая новости.
Генриху почему-то казалось очень
важным в деталях знать, что происходит во Франции. Он обдумывал
случайно брошенные слова и обрывки фраз с таким вниманием, будто от
него еще что-то зависело. И эта видимость деятельности удерживала
его на плаву, заставляя вставать каждое утро и смотреть на себя в
зеркало. Ибо даже простой сбор сведений – занятие куда более
полезное, чем пустое самобичевание.
Так он узнал, что кроме Парижа,
погромы случились в Тулузе, Бордо, Руане и Лионе, однако Мер и Бурж
удалось отстоять. Узнал, что протестанты тысячами уезжают из
Франции, но оставшиеся собираются в ля Рошели, Монтобане, Коньяке и
ля-Шарите, крепостях, которые по Сен-Жерменскому договору перешли в
руки последователей Реформации. Узнал, что протестантских деревень,
населенных обычно приверженцами одной веры, погромы и вовсе почти
не коснулись, а значит, в каждой из них осталось по дюжине
мужчин-гугенотов. Это вселяло в его сердце надежду, ибо, несмотря
на огромные разрушения, ему еще было на что опереться.