Генрих с удовлетворением отметил,
что тот резко перестал смеяться и начал судорожно соображать, что
бы такое возразить.
Однако ответа Генрих так и не
дождался, ибо на другом конце залы он увидел Конде.
Генрих знал, что кузен, как и сам
он, готовится к переходу в католичество, хотя и сопротивлялся
существенно дольше. О предстоящем отречении Конде от протестантской
веры Генрих узнал от Легаста, испытав смешанное чувство горечи и
облегчения. Генриху казалось, что если уж его благородный кузен
принял такое решение, значит, оно было правильным. И все-таки
крушение этого последнего бастиона причинило ему боль, ибо ничто не
наносит таких разрушений, как падение воздушных замков.
– Et tu, Brute[17]? ... –
с печальной улыбкой заметил Генрих, протиснувшись к нему через
толпу. Они не виделись с той самой ночи.
Конде резко отодвинулся от него и
ничего не ответил. Генрих пожал плечами. «Забавно, – думал он, –
видно, мой родственник поражен той же болезнью что и я: винит во
всех бедах своих последних друзей. Впрочем, пожалуй,
небезосновательно». От этой мысли ему снова стало тоскливо.
Заиграла торжественная музыка, и
хореограф объявил о прибытии королевской четы. Высокие двери
распахнулись, и все придворные склонились в низких поклонах. Карл
IX шествовал через зал, ведя за кончики пальцев свою супругу
Елизавету Австрийскую, дочь императора Максимилиана II. Всем своим
видом ее величество олицетворяла власть и богатство империи
Габсбургов: на ней было огромное платье из золотой парчи, шлейф
которого несли две принцессы, а на голове сверкала корона,
усыпанная бриллиантами. Ее молодое туповатое лицо ничего не
выражало, и было непонятно, гордится она своей ролью или, напротив,
тяготится ею. За все время, что Генрих жил при дворе, он видел
королеву всего однажды, на своей свадьбе, и создавалось
впечатление, что ее, как и ее тяжеловесные драгоценности, доставали
из сундука по особенно торжественным случаям, чтобы потом с
облегчением убрать на место до следующего раза. Само ее присутствие
на этом балу, равно как и скромно стоящего подле трона сеньора
Суньиги[18], должно было убедить всех собравшихся в единстве
французского королевского дома и самых мощных европейских
держав.
Наконец первая пара заняла свое
почетное место, и начался балет. Юные фрейлины в нарядах, в
изобилии украшенных живыми цветами, грациозно кружились по залу в
причудливом танце. Потом декорации, выполненные в виде огромного
тюльпана, раскрылись, и из них, как прелестная бабочка, выпорхнула
Марго, вызвав всеобщее восхищение. Господин Феронезе, главный
хореограф двора, знал свое дело – во дворце вновь царила атмосфера
праздника и безмятежности.