– Катай?! – изумлению королевы не
было предела. Впрочем, она не видела в этом ничего
предосудительного. – Ну что же, пусть будет Катай, лучше так, чем
месье Кальвин и Мартин Лютер, – заключила она, и Генриха оставили в
покое.
Однажды в библиотеке Генрих наткнулся
на Конде. Принц всегда отличался любовью к наукам, теперь же это
стало его главной отдушиной. Здесь они впервые встретились
наедине.
В отличие от короля Наваррского,
старавшегося забыться в водовороте удовольствий, принц не собирался
отказываться от своего спасительного одиночества и вел весьма
замкнутый образ жизни. Он перешел в католичество на две недели
раньше Генриха, однако во всех своих привычках остался гугенотом.
Конде продолжал носить траур, и люди из его окружения часто
докладывали королеве-матери, что после посещения мессы он долго
молится по протестантским правилам, прося у Господа прощение за
грех отступничества.
Молодая жена принца Конде,
очаровательная Мария Клевская, приняла католическую веру еще раньше
своего супруга[20], сразу после Варфоломеевской ночи, и теперь с
удовольствием погрузилась в мир светских развлечений Лувра, окружив
себя роем поклонников и новых подруг. Она смеялась над своим
угрюмым мужем, и они почти не виделись.
Однако Генрих не мог не заметить, что
его люди (последние оставшиеся с ним друзья) зачастую поглядывают
на принца с куда большим уважением, чем на него самого.
– Рад видеть, – кивнул Генрих. Он не
собирался задерживаться возле кузена, помня о своей предыдущей
попытке заговорить с ним, но Конде сам остановил его.
– Как ваши дела, сир? – насмешливо
поинтересовался он. – Я слышал у вас много новых друзей, и целый
сонм прекрасных нимф без устали услаждают ваши взоры.
Генрих повел плечом.
– А вы, я вижу, вновь погрузились в
науку? – заметил он, проигнорировав вопрос. – Боюсь, своих любимых
книг по теологии вы здесь не найдете.
– К чему книги по теологии человеку,
который предал своего Бога, – спокойно отозвался Конде, – у нас
многое отняли, но от главного мы отказались сами.
Ах, как Генриху было это знакомо. Это
безысходное чувство утраты самого ценного, что разъедало его
изнутри, словно ржа. Но именно от Конде он не мог об этом слышать.
Старший кузен всегда был для Генриха образцом ума и силы духа. Он
просто не мог так быстро сдаться.