– У него сломана шея. И ничего
больше.
– Точно ничего? – перепросил тролль.
– Никаких следов насилия, синяков и прочего?
– Этого добра на нем хоть отбавляй, –
Уилки встал и принялся старательно вытирать руки марлей,
пропитанной спиртовым раствором, – но ничего настолько свежего, что
можно соотнести по времени со смертью. Так что если вам нужно мое
мнение по поводу причин смерти бедолаги, то, – доктор махнул
лоскутом в сторону лестницы, – вот она, убийца, прямо перед вами.
Темнота, усталые мышцы, возможно – кружка-другая джина или еще
какого-нибудь гнусного пойла, и вот вам результат.
– Его могли толкнуть.
– Могли, – равнодушно произнес Уилки,
– запросто. Но здесь уже начинается ваша работа, констебль. Свое
дело я сделал... и, замечу, мог бы сделать, не вылезая из постели –
коль скоро вам требовалась лишь моя лицензированная закорючка на
свидетельстве.
– Вообще-то вам платят, – напомнил
констебль, – по три шелла за выезд, если я правильно помню.
Некоторые время доктор молча глядел
на него.
– Да, вы совершенно правильно
помните, – наконецсказал он, – за осмотр здешних покойников
королевская казна выплачивает мне целых три шелла. И ни одного – за
выезд к больным детям в эти же дома. Лично я нахожу эту систему не
совсем правильной, констебль. А что думаете вы? И вы, прекрасная
леди?
Прекрасная леди сделала мысленную
стойку – прежде за доктором подобных высказываний не замечалось.
Конечно, работа в здешних местах, как выясняется, даже из гоблинов
делает записных философов, но все же интересно – сам Уилки дошел до
таких мыслей или ему кто-то помог? Если окажется, что на моем
участке завелся крупный зверь из породы политических – всех этих
анархистов, нигилистов и прочих социалистов – это будет похуже, чем
гнездо черных гадюк.
– Я нахожу, что в День Сотворения
Единый забыл спросить моего совета, – медленно произнес тролль. –
Подозреваю, что мнением инспектора Грин также не
поинтересовались.
***
Вернувшись в участок, я прежде всего
велела дежурному констеблю подкинуть угля в печь. И лишь вдосталь
оттаяв, поднялась наверх, в свой кабинет – пусть он и
являет собой крохотную, три на полтора ярда комнатушку, но все же
он мой, отдельный. В полной мере оценить прелесть
обладания таковым богатством способен лишь тот, кто почти два года
довольствовался письменным столом в переполненном клерками зале, да
и то – напополам со сменщиком. В собственном же кабинете можно
было, наконец-то, развесить по стенам полдюжины мешочков с
ароматными травами, втиснуть между стопок мохнатых от пыли папок
любимое плетеное креслице, – в котором так приятно свернуться,
укрывшись пледом – и на долгие часы ночного дежурства погрузиться в
блаженную полудрему. Теплую и сонную тишину лишь изредка нарушают
шаги дежурного внизу – или его храп – редкий стук подков по
мостовой за окном, немелодичные вопли припозднившихся гуляк из
трактира Иеремии, какой-то странный шум, становящийся все
громче...