Но не увидел ни одного дерева.
Это была Александрия. Мы приплыли.
Однако не судьба мне было спокойно закончить мое путешествие.
Корабль причалил к пристани. К великому своему изумлению я увидел, как волна белесых одежд и черных голов ринулась по деревянному трапу и наводнила корабль.
Мне не доводилось еще видеть и слышать чернокожих людей. Впервые я увидел их в такой массе, они поднимались крича и переругиваясь.
На них были странные длинные рубахи, грязные и залатанные – у кого белые, у кого выцветшие синие или черные, назывались эти рубахи «галабеи». Чтобы рубахи не мешали им поспешно карабкаться, эти люди зажимали их зубами, приоткрывая широкие штаны-шаровары и длинные черные голые икры.
Знали бы вы, как, еще будучи щенком, я безгранично и неодолимо ненавидел голые икры. В первый раз я видел их столько, да еще и все черные. Мной овладела непередаваемая злость, и я начал нервно прыгать и гавкать.
В эту минуту один одноглазый, голоногий, подбежал к нам, отталкивая и убирая с дороги остальных. Он схватил чемодан Евы, саквояж господина Васиотакиса и наклонился подхватить еще другие свертки.
Чаша терпения переполнилась, это уже выходило за все границы!
С лаем я бросился на голые ноги мавра, тот издал крик и вскочил на скамейку. Я за ним. Хватаю его галабею, тяну, рычу. Что было потом – помню плохо. Послышался страшный грохот, я перекувыркнулся в воздухе и оказался на полу, среди чемоданов, в неразберихе рук и ног, которые сталкивались и боролись друг с другом. У меня начала кружиться голова, но галабею я из зубов не выпустил.
Вокруг меня оглушительно гремели голоса. Кто-то тянул меня, кто-то шлепал…
Внезапно мавр вырвался, оставив кусок ткани в моих зубах и помчался вниз по лестнице. Я бросился за ним. Я ловил его за голые ноги.
– Надевай обувь! Надевай обувь! – лаял я вне себя от ярости, снова хватая его за одежду.
В миг его галабея превратилась в лохмотья, как когда-то кружевной платок голубоглазки, а я уже подбирался к его широким штанам-шароварам.
А тот, с ужасом в единственном глазу, с поднятыми руками кричал на меня: «Африт! Африт!», что значит «Дьявол! Дьявол!» И он боялся меня схватить, этот здоровенный мужик, меня, такого, в общем, мелкого пса.
Шаровары его пострадали бы не меньше, чем галабея, если бы не подоспел Мицос. Он резко схватил меня за нос и заставил раскрыть пасть. Так он спас одноглазого мавра, и тот убежал.