Под фальшивым предлогом покупки иголок для граммофона она приходила в лавку почти сотню раз: и в остервенелую грозу, и с оспенной ангиной, и после слабительной похлёбки тётушки Тутии. Чтобы обмануть полумрак и легче ориентироваться в тёмном помещении, она придумала уловку: даже издали не смотреть на сияющую витрину и перед входом несколько минут постоять с зажмуренными глазами.
С искренней жестокостью Лалика повторяла безуспешные попытки, вновь и вновь погружала себя в физическую боль медвяного страха встречи, на подлёте восторженного крика задыхалась, лопалась ледяной веной в пылающем лбу, коченела с силой яда зубодёра, глотала запах крови от собственного сердца, с каждым его ударом отрывалась от тела и взлетала над улицей, над городом, над своей жизнью во всей её никчёмности, бралась за дверную ручку, входила в лавку, где Его не было, – и всё прекращалось.
Как на бешеной скорости выпала из карусели.
Иногда она могла стоять в темноте и слушать шипящие пластинки одну за другой, давая сердцу передышку, ведь лавка становилась единственным безопасным местом на свете, где сейчас не было её сердечного мучителя.
Теперь же, год спустя, ей думалось, что Рубирубино и вовсе никогда не существовал. Что граммофонщик выдумал его как рекламный трюк. А может, он всех посетителей потчевал схожим приворотным враньём.
Остаток дня растушевался и забылся. Думать о сиротской гимназии и Граммофонной лавке она больше не могла, книга расплывалась и пощипывала глаза, аппетита не было – вот все варианты вечерних занятий и исчерпаны. Мута к ней не поднималась – осталась внизу греться у камина и одним глазом караулить пирог с потрохами. Лалика рассеянно уткнулась лбом в холодящее оконное стекло: растения уже укрылись сумерками с дырочками звёзд. Принаряженное пугало без успехов осваивало технику плаванья на ветру. Двухслойное стекло, на двое умножающее любой всполох, даже луне подсадило близнеца. Лалика плавно водила головой туда-сюда, вслед за метрономами яблонь, и стекло стало расширять и сужать сад по прихоти своих бесчисленных неровностей и внутренних пузырьков. Печной дым заволакивал горизонт жидким неумелым плетением и, рассеиваясь, опадал в лесную непроглядность нитевидными осадками.
Ощущение чего-то непривычного проскочило во лбу, как горячее прикосновение. Она испуганно напряглась и стала разглядывать сад во всех его чернильных подробностях, толком не зная, что ищет. В сооружённый из ладоней бинокль была видна белёсая минеральная тропинка, вихляющая между тёмных скоплений растительности, огненный островок света от защитного фонаря на крыльце и пруд-фонтанчик с серебрящимися рыбками. Ночь каждый раз переписывала эту знакомую картину, внося посильные прикрасы, но сегодня чувствовалась какая-то чужеродная новизна.