Хромая винтовая лестница уже в который раз попыталась засосать ногу Лалики в своё беспроглядное подполье, но та, с детства привычная к шуткам дома, передвигалась по нему с лёгкостью игры в классики. В художественную студию дядюшки Руззи её привела блестящая идея, как избежать отъезда в гимназию, настигшая её во время утреннего ледяного душа.
– Ты можешь сам меня всему научить! – возопила Лалика, настолько довольная этим решением, что не сразу осознала последствия своего бесцеремонного вторжения. Опрокинутая банка с водой звонко покатилась по мансарде, орошая паркет бурыми пятнами, а перепуганный Руззи, не сдержав нервную икоту, провёл через весь холст такую нелепую жирную полосу, какую не смог бы оправдать даже самый красноречивый торговец искусством. Уронив кисть, а следом обессиленные от досады руки, дядюшка завздыхал, загудел унынием и наконец горестно поглядел на возмутительницу покоя. Она стояла перед ним, пылая щеками и пугая почти хищнической улыбкой.
– А я в благодарность могу придумать для твоих картин самые поразительные, самые волшебные сюжеты! – взахлёб щебетала она. – Например, про стеклянные террасные сады, которые мне сегодня снились, – добавила она убедительно, украдкой взглянув на тоскливый натюрморт с оловянным кувшином под рогожкой. Так как ответа не последовало, она повысила ставки. – Или хочешь, дам тебе мою шкатулку с золотой слепушонкой, чтобы ты написал её с натуры?
В студии резко пахло искусством. Дядюшка долго и вдумчиво оценивал ущерб.
– Почему ты до сих пор называешь её шкатулкой с золотой слепушонкой, ведь слепушонка давно потерялась? – заворчал Руззи, пытаясь спасти испорченную картину трением грязной тряпки.
– Потому что я до сих пор прекрасно её себе представляю, когда открываю треллетин, будто она всё ещё там.
– Ну а я, вот, не умею прекрасно представлять, – огрызнулся он. – Мне нужно, чтобы предмет был перед глазами, потому что я пишу правду жизни, а не бестелесные выдумки, – нравоучительно продолжил он постановочным баритоном. – Не пойму, отчего ты любишь всё ненастоящее. Вечно всё у тебя воображаемое. То кто-то в палисаднике почудился, то приснились террасы какие-то. Но истинное-то искусство – это правда, это зеркало.