– Господи помилуй… – ахнула одна из старух.
– Это они, – прошипела другая, крестясь. – Русалки отметину оставили!
– Какие ещё русалки? – рявкнул участковый, толстый мужчина с красным лицом. – Утонула и всё.
– Да вы только гляньте на неё! – закричала женщина в платке. – Глаза-то где? Кто глаза-то выел? Раки что ли?! Да у нас тут их отродясь не водилось!!!
Участковый наклонился, скривился.
– Рыбы, может. Или все-таки раки.
– Раки, конечно, – фыркнула бабка Варвара. – Это они, утопленницы. Ищут себе подружек.
Я стояла и смотрела на Марину. На её тонкие пальцы, с ногтями, почерневшими от воды. На шею, на которой виднелись синяки – будто кто-то держал её, не давая выплыть к берегу.
И вдруг мне показалось, что её губы дрогнули. Будто она что-то хотела сказать.
***
В тот день деревня замолчала. Люди разошлись по домам, но в их глазах читался ужас. Бабы стали шептаться у колодца:
– Уже третья за месяц…
– Сначала дед Ермолай, потом Степаныч, теперь Марина сгинула…
– Надо святить реку.
– Да не поможет это! Надо уезжать, пока всех не забрали!
Я слушала и чувствовала, как по спине ползёт холод. Бабушка шла и молчала всю дорогу. Только у дома сказала:
– Не ходи к воде. Ни днём, ни ночью.
– Ты же не веришь в эту чушь?
Она посмотрела на меня так, что я съёжилась.
– Я верю в то, что вижу, милая.
Но я всё-таки пошла, ослушавшись бабушку.
Не к реке – нет. Туда, после такого я себя не могла заставить пойти. Поэтому я пошла в лес, где, как сказали, Марина часто собирала травы.
***
Лес замер в гнетущем оцепенении. Воздух был густым и спёртым, словно сама природа затаила дыхание. Ни птичьего щебета, ни шороха листвы под лапками зверьков – ничего. Только назойливый гул комаров над болотной жижей да треск сухих веток у меня за спиной. Каждый мой шаг по влажному мху отдавался в ушах неестественно громко, будто кто-то нарочно повторял мои движения в полушаге позади.
Внезапно между корнями раскидистой ольхи мелькнул бледный лоскут. Я раздвинула папоротник дрожащими пальцами – там лежала плетёная корзинка, наполовину заполненная увядшими травами. От них исходил сладковато-гнилостный запах, от которого першило в горле. А рядом…
Рядом сидела кукла. Грубо сшитая из мешковины, с руками-жгутами и пуговицами вместо глаз. Одна пуговица отсутствовала, и из чернеющей дыры торчала пучком серая вата. Её рот, стянутый грубыми стежками, растягивался в неестественно широкой улыбке.