Довольна была Лиза, что было теперь о чём рассказать Васильевне. Когда та спрашивала, почему она не приходила всю неделю, Лиза отвечала: от внука не уйдёшь; когда та спрашивала, почему не приходила с внуком, – отвечала: опасно, мол, вдруг собака привяжется или мальчишки нехорошее слово скажут.
И терялась Лиза лишь тогда, когда Васильевна спрашивала, как внук её звал.
– Как же он звал-то меня? Вот память-то дырявая!..
Так и не могла она точно припомнить, но была уверена, что называл её внучонок или бабушкой Лизой, или бабкой Лизой – как же ещё!
1
История эта молчаливая, враз никем не рассказанная, по полочкам не разложенная, о ней в деревне Погорелово мало и поминают, разве только мальком да намёком. Да и что понапрасну слова тратить, если всё всем известно и понятно; ведь тут не какой-нибудь вчерашний-позавчерашний случай, пустяк или не пустяк, о котором не терпится посудачить. Она, история эта, не разом ткалась, не в один присест, а как полотно – нить за нитью, неторопливо, не мозоля глаз, и пока ещё, на сегодняшний день, никто в деревне не изумился, не воскликнул: «На-ко что вышло!» – так, чтобы все погореловцы оглянулись и покачали головами. Для всех это даже и не история, а просто-напросто вот как: кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, и сначала, мол, было это, потом это, а когда было то, что было сначала, когда было то, что было потом, и когда, наконец, было самое последнее «потом» – никто из погореловцев не ведает, потому что от одной нити полотна заметно не прибавляется.
Да и трудно разобраться, с чего всё началось: с того ли, что одинокая и придурошная бабёнка-замарашка вдруг забеременела и родила; с того ли, что народившийся мальчонка, Ванюшка, едва он стал подрастать, уж очень стал походить на кого-то из местных; с того ли, что у него в школе обнаружилось плохое зрение и матке-недотёпе подсказали купить сынишке очки; или же с того, что, как Ванюшка очки надел, стал вылитый председатель местного сельпо.
Словом, долго выбраживало, да густо заварилось: с какой-то с Дунькой со Терёхиной, с этим Поло́халом-то, как её, непутёвую, кликали за болтливый и глупый язык, сам Иван Назарович спутался! И глаза ему опускать – не спрятать, как не убрать, не спрятать Ванюшку ни из деревни, ни из школы, ни со света белого. Привередлива же судьба: Дуньке-Полохалу, нечистоплотной, взбалмошной, никудышной, на которую ни один пьянчужка не позарился и у которой вся жизнь состояла в мытье полов в клубе да в дурацкой непоседливой беготне по деревне, – этой судьба подарила сына, невзначай дала смысл и радость всей жизни; Ивану Назаровичу, всеми уважаемому в округе человеку, председателю – а не просто так! – сельпо, – этому навесила тяжкий крест порока, подтверждённого ухмылками односельчан, упрёками жены и, главное, самою жизнью белобрысого очкастого сорванца. Да, видно, чересчур круто обошлась судьба, коли с нею не согласились погореловцы. С Полохалом дело ясное: всё была, придурошная, одна, как травинка, да и та сорная, – а тут сын, радёхонька, чего говорить. А вот Ивану-то Назаровичу каково! Разве не тошно ему бывает, когда он, важный, степенный, в дорогих пальто и шляпе, в больших строгих очках, вышагивает на виду у всей деревни – и вот навстречу ему семенит сопливый мальчишка с полевой, через плечо, сумкой, шлёпающей по заднице, и тоже, как Иван Назарович, светловолосый, и тоже круглолицый, и тоже – что главное – в очках, бежит навстречу и кричит, приученный школой здороваться с каждым взрослым, кричит радостно: «Здра-авствуйте!», на что Иван Назарович, как спохватившись, как бы только что мальчишку заметив, отвечает принуждённо хладнокровно: «Э-э… Добрый день». И жалко тогда бывает погореловцам Ивана Назаровича, и невольно припоминаются им тогда те частые случаи, когда он возвращается с охоты с развесёлой и богатой, на нескольких машинах, компанией, в которой всё нездешние, всё незнакомые, но такие же, как он, солидные и важные мужчины; или припоминается, когда его, Ивана Назаровича, видели случайно с девицей, тоже незнакомой, тоже, видно, приезжей, – и жутко тогда делается погореловцам от этой неведомой им полутёмной, полудикой жизни, жертвой которой Иван Назарович стал. Затеяла судьба игру без промашки: не родись Ванюшка похожим на Ивана Назаровича – не сделалось бы тайное явным, даже и не стали бы погореловцы гадать, кто Ванюшке отец: мало ли женщин рождает для себя одной. Но ещё усугубила положение и сама Полохало, несуразная баба, – назвала ребёнка Иваном.