Шептали о будущем – о побегах, городах, в которых никогда не были, о музыке, которую будут слушать, когда станут «настоящими взрослыми». Каждую ночь он провожал её домой.
И она всегда оборачивалась. Дважды.
Первая – будто проверяя, всё ли позади в порядке.
Вторая – будто надеялась, что он всё-таки остановит её. Схватит за руку, скажет: «Не уходи. Останься здесь. Со мной.» Но он ни разу не сказал.
И теперь эти два взгляда жили внутри него, как угольки – не сгоревшие до конца, не давшие тепла. Ночь её дня рождения была соткана из тёплого света костра, звёздной пыли и обещаний, тихо сказанных между строк. Амелии исполнилось девятнадцать.
Всё вокруг будто знало об этом – озеро дышало зеркальной гладью, лес отступил, давая им укрытие, и даже ветер шептал в кронах деревьев чуть мягче, чем обычно. Они собрались с друзьями в том самом месте, что стало их тайной территорией – полянка у воды, куда вело только одно тропиночное слово – «вместе».
Смех разливался между деревьями, искры от костра поднимались в небо, пытаясь дотянуться до звёзд.
Оливер помнил каждый штрих – запах дымящегося дерева, хлопки открываемых бутылок, слабые аккорды старой гитары, которую кто-то держал больше для красоты, чем для игры.
Но больше всего он помнил её. Амелия.
Сидела на пледе, босая, с огоньком в глазах и щеками, розовыми от вина и веселья. Её волосы – тёмные, чуть спутанные – отражали огонь, словно в них прятались крошечные солнечные искры.
Она смеялась. Легко, без усилий, – так, как смеются только по-настоящему живые. В какой-то момент они отошли от компании – будто по зову, понятному только двоим.
Оливер достал из кармана маленькую коробочку.
Он даже не знал, дрожали ли у него пальцы от волнения или от того, как близко она стояла. Внутри – простое ожерелье.
С кулоном в форме журавля.
Оригами, превращённое в металл. – Это… чтобы ты всегда помнила, как красиво умеешь исчезать, — сказал он тихо, почти не веря, что произнёс это вслух.
– Я не исчезаю. Я просто учусь быть на ветру, – ответила она с полуулыбкой. Он сам надел цепочку ей на шею – аккуратно,, слегка касаясь ее кожи. И в этом прикосновении было всё: и доверие, и глубина, и нечто не названное, что только между ними и могло существовать. Тишина между ними была светлой, наполненной. Ветер тронул листву, костёр треснул, как аплодисменты чему-то слишком хрупкому.