Служанка принесла поднос. На нем стояло внушительное деревянное блюдо с ушками, от которого исходил аромат тушеного мяса и овощей, залитых густым соусом, и лежали четыре ложки, тоже из дерева, походившие на маленькие лопаты, лишь с небольшим углублением. Шарлемань не утерпел смачно хлопнуть служанку по заду и захохотал в ответ на ее возмущенную брань.
– Эй, козочка, хватит бодаться! Лучше бы присела рядом. Я тебя не съем. Готов спорить на что угодно, что мужа у тебя нет. А я бы тебя приласкал, моя крошка. Сердце у меня большое и ласковое, а душа добрая.
– Что-то не слишком она торопится к твоему большому сердцу. Уж не греет ли она постель нашему хозяину? – встрял Гнус, успевая быстро жевать, не закрывая рта. Служанке пришлось подойти к столу еще раз, чтобы принести большой кувшин с сидром. Она зашла с моей стороны, загородившись столом, но Шарлемань протянул свои длинные руки и успел ущипнуть ее за пышную грудь, прежде чем она вырвалась. Ухмыляясь во весь рот, он взял ложку и приступил к еде, а за ним и я с Гнусом. Втроем мы так налегли на рагу, что уже скоро стали скрести по дну блюда, прерываясь только на то, чтобы выпить сидра. О бедном Фавре никто и не вспомнил, пока он сам не проснулся и не подал голос:
– Что? Уже обед?
– Завтрак. Но ты его проспал. Несчастный! – объявил ему Гнус.
– Так вы что, все съели?
– А как ты думал? Засоня!
Тут над столом показалась косматая голова Фавра с грязной соломой в волосах. На него больно было смотреть. Так он оплакивал свой несостоявшийся завтрак.
– Дайте хотя бы попить, – сказал он, хватая кувшин. Он запрокинул его над головой. И сидр излился ему в глотку. Все молча наблюдали за тем, как он пил, пока не опустил на стол уже пустую посудину.
– Ну и брюхо у тебя, Фавр. Прямо бочка без дна, – ухмыльнулся Шарлемань.
– Хозяин! Тащи еще кувшин! – крикнул Гнус.
Тот только покачал головой и побежал в погреб. Беспокойные гости были просто набиты серебром. И он не хотел упускать своей выгоды. Рутьеры, коли досидят до вечера и за все заплатят, принесут немалую прибыль. Все эти мысли были просто написаны у него на лбу, когда он поставил на стол следующий кувшин и солонину для Фавра. Я смотрел на все происходящее с улыбкой. Мои товарищи, конечно, грубые и неотесанные, но не раз и не два защищали мне спину.