Я непонимающе качнула головой.
– И что?
Эмиль подошел, и я только силой заставила себя не отступить. Он дернул меня на себя. Я охнула и врезалась в его торс. Напряженный. Стальной.
– Лучше бы ты осталась в комнате, София.
Грудь болезненно заныла. Еще и хватка его – дикая, зверская. Я беспомощно посмотрела в его глаза, запястье заныло. Тихо всхлипнула:
– Мне больно!
– Мне тоже когда-то было.
«Что?» – хотелось спросить, но этот взгляд… Эмиль изменился. Это все, о чем я могла думать. Рядом с ним становилось страшно. Как дома – никогда не знаешь, когда взорвется.
Эмиль ослабил хватку, и я отшатнулась. Лопатками врезалась в стену. Наверняка останутся синяки. Ничего не понимаю. Хочется плакать. Я предложила ему самое ценное, что у меня было, а он смотрит на меня так, будто ненавидит весь мой род.
– Новогодняя ночь. Я рассказывал тебе про свою мать…
– Да, рассказывал! – перебила с надрывом. – Мне очень жаль, но при чем здесь я?
– При чем Эмин Шах. А ты – его дочь.
Эмиль бросил на меня красноречивый взгляд. Все стало понятно. Все…
Когда я садилась в его машину, Эмиль смотрел на меня с интересом. Когда привел в номер и закрыл за мной дверь – с жаждой. А теперь вот так, как на вещь… Которую желаешь и ненавидишь одновременно.
Я покрылась жгучими пятнами. Шея болезненно заныла – будто меня прямо сейчас душили. Пазл сошелся. Страшный пазл. Я была дочерью человека, которого Эмиль считал чудовищем.
Ужаснейшая ошибка!
– Если бы ты сразу все сказал, – вдруг поняла я, – я бы не села к тебе в машину. К сумасшедшему.
– Повтори, – процедил он. – Повтори, что ты сказала, София?!
– Только сумасшедший обвинит моего отца в таких грехах. Мой папа – он не такой. Ты лжешь! – Я резко замолчала, понимая: черта пройдена.
Тогда Эмиль признался мне в глубоко личном. А я сейчас не поверила. Встала на сторону папы. По-другому быть просто не могло.
Черты его лица исказились. Я почувствовала на щеке его горячее дыхание – он ухмыльнулся мне в губы.
– Когда вернешься домой, спроси у любимого отца, за что Давид сидел пять лет. Это мой отец. За что он пришел убивать Жасмин, когда ей было всего восемнадцать. Это моя мать. За что он и его псы застрелили мою бабушку и дедушку…
– Ты болен! Ты болен, Эмиль! Ты сошел с ума! – Я в ярости закрыла уши и тут же тихо вскрикнула: Эмиль насильно опустил мои руки и заставил смотреть на себя.