Дверь в подготовительную тихо скрипнула.
– Клементина? – Голос Мэгги был мягким, но Клем вздрогнула, как пойманная на месте преступления. Она быстро сунула контейнер в карман халата. – Ты как? Выглядишь бледной.
– Все в порядке, Мэгги, – Клем заставила голос звучать ровно. Она повернулась, блокируя вид на стол с вещами Лиззи. – Просто… мистер Хендерсон. Напоминает деда.
Ложь скользнула легко. Мэгги знала о ее привязанности к деду. Старая женщина кивнула, ее мудрые глаза смягчились пониманием.
– Ах, дитя. Мир праху его. – Она перевела взгляд на Лиззи. – А эту бедняжку заберут завтра утром. Родные подписали все на кремацию. Никакой церемонии. – В голосе Мэгги звучала знакомая горечь. Клем знала, что та ненавидела, когда с мертвыми обращались как с мусором.
Родные. Клем ухватилась за эту мысль. Кто они? Мать? Отец? Брат? Может, они что-то знают? Может, они видели эту птичку? Или почувствовали страх Лиззи перед смертью?
– Мэгги, – спросила Клем, стараясь звучать просто заинтересованно, – в документах указаны контакты родственников? Надо уточнить насчет урны… стандартная или что-то особое? – Она знала, что Мэгги вела более личные записи, чем сухие моргальные бумаги.
Мэгги подошла к своему столу, порылась в старой, засаленной тетради.
– Мать. Эвелин М. Адрес… – Она нахмурилась. – Улица Причальная, 17. Блок 4. Это же… – Она подняла глаза на Клем, и в них мелькнуло беспокойство.
"Трещина". Самые дешевые, самые опасные муниципальные дома у старых доков. Улица Причальная была синонимом отчаяния.
– Спасибо, Мэгги, – Клем выдохнула. – Я… я позвоню ей позже.
Но она знала, что не будет звонить. Она пойдет. Сама. Сегодня. Пока след не остыл. Пока крик Лиззи еще звенел в ее костях, не давая думать о долгах бюро, о портрете отца, о страхе перед собственным даром.
Вечером, когда Мэгги ушла и в старом здании похоронного бюро воцарилась знакомая, гнетущая тишина, Клем сменила строгий рабочий халат на темные джинсы, просторный свитер и старую, неброскую куртку. Она заколола волосы в тугой пучок, спрятав их под темную шерстяную шапку. В карман куртки сунула маленький баллончик с перцовым аэрозолем (подарок отца на восемнадцатилетие – "На всякий случай, дочь. Мир жесток") и тот самый контейнер с микроскопическими уликами.
Перед тем как выйти в черную, пропитанную туманом ночь, она остановилась у портрета отца в вестибюле. Его холодные глаза смотрели на нее из тени.