Она начинает намаз, стоя на фиолетовом коврике, который ей подарила жена одного религиозного проповедника из Южной Африки. Они встречались в Конье [5] рядом с могилой Руми [6]. Лиза тогда остановилась в недешевом отеле, где все стонало о сибаритстве – от мраморной неги спа-салона до турецкого завтрака с инжирным вареньем, брынзой, сдобой и каймаком [7].
Лиза живет не в Конье, а в маленьком городке у моря. Чтение к уроку, лекция в зуме, розовая бугенвиллея [8] в окне, вешнее солнце – фриланс за границей удается ей не хуже, чем другим. Она преподает арабский язык за деньги и исламское право бесплатно, переводит религиозные тексты, но в основном им с дочкой на все хватает ренты: после развода Лиза стала сдавать свою московскую квартиру опрятной молодой паре. Жизнерадостная немка и ее муж – длинноволосый русский художник – живут мирно и аккуратно, вовремя оплачивают электричество, ни на что не жалуются и только попросили разрешения перекрасить стены в ровный цвет яичной скорлупы вместо светло-синего. Лиза была не против.
Дни падают в выделенные им лунки памяти. Иногда Лиза их ловит, как рыбок в заводной магнитной рыбалке, на аромат пустого флакона от духов или ретропост в соцсетях. Мода на психические расстройства уже почти уходит, точнее, их разнообразие стало новой нормой. Две ее подруги учатся на психотерапевтов, да и сама Лиза, запутавшись в суфийском [9] самосовершенствовании, раз в месяц проглядывает курсы второго высшего при Московском институте психоанализа – сокращенно МИП.
У ее дочки Аси есть черненький обучаемый робот Wow Wee MIP, который они почти сразу стали называть просто МИПом. МИП легко забирается на циновки и не врезается в шкафы, но все равно иногда падает, огорченно восклицая, как американский подросток восьмидесятых: «О-оу». Инструкция обещала, что он будет сохранять равновесие и возить легкие предметы на пластмассовом подносике, но он все роняет, плохо обучается и разве что танцует безупречно. Лиза невольно сопрягает образы в не очень гладкий каламбур – будто другой МИП будет с ней таким же неуклюжим и неуместным, как этот, только в отличие от робота институт и сам не умеет танцевать, и никого не научит, подсунет вместо танца аутентичное движение или контактную импровизацию. «О-оу», – шепчет Лиза вместе с роботом, сожалея, что вряд ли станет хорошим психотерапевтом: она мало сопереживает другим, почти не подключается к эмоциям собеседника. Ее равнодушие не дотягивает до расстройства аутистического спектра и уж тем более не оборачивается опасной психопатией, но воробьиное сочувствие все же кажется Лизе изъяном, ей неприятно отличаться от большинства именно в этом.