За девять месяцев Лиза вынула пару колечек из кольчуги, скучала по психотерапевтическим четвергам, почти сблизилась, почти доверяла, без стеснения рассказывала о разводе, конфликтах с дочерью и постоянном беспокойстве.
И все же отчуждение хохочет некрасивым призраком где-то в темноте, будто в башенках над зачарованным замком. Ее ежедневные молитвы, и вера в иную жизнь, и убежденность в существовании моральных норм отделяют Лизу от всех (или так ей кажется). Она не носит хиджаб на сессиях, ведь в группе только женщины, хотя однажды показалась в длинном сером химаре [10]. Иногда невозмутимая или привычно тревожная, Лиза не поворачивается к ним той своей стороной, которая неуместна на психотерапии, той, где стыдливость ценится, женщине лучше оставаться дома и нельзя путешествовать одной, а радоваться предстоящему сексу вне брака неприемлемо. Настоящая Лиза живет в мире, где не празднуют дни рождения [11] и не мечтают о колдовском даре, а на терапию приходит ее урезанная бесплатная версия. Иногда ей кажется, что эти сессии вообще бессмысленны, если ее ключевые ценности неприличны в гештальт-пространстве. Ведь религиозная мораль не допускает для другого никакой иной морали. Но Лиза все равно приходит, говорит о себе, жалуется и смеется, и это забирает силу и придает силу, а значит, совсем уж бессмысленным делом не считается.
Цветет олеандр, цветет мимоза, Арина вяжет темный плед, чтобы укрыть всех страждущих.
Грядки у соседских домов пролетают за окнами, похожие на золотую пахлаву. Как фисташки поверх сладких квадратиков, над землей высятся юные ростки. Небо покрывается рябью легких весенних облаков, высоко висит лимонная мишень солнца.
Они с Асей поворачивают в переулок близ мечети. Салима, жена имама, машет им, приглашая на чай. Лизе общаться не хочется: до встречи в зуме надо успеть поесть и поработать. Она паркуется у заборчика, высовывается из окна: мераба [12], как ваши дела. Отказывается от чая, принимает в дар несколько яблок, прощается. «Йе, йе» (ешь, ешь), – кричит из сада пожилая женщина, мать имама. В голове начинает крутиться песенка бременских музыкантов, и Лиза выжимает сцепление. От яркого солнца и голосов прохожих голова неприятно тикает слабой болью.
Кругом расстилается мир женщин, укрытых платьями и подбитыми атласной тканью плащами. Мужчин Лиза почти не замечает, смотрит сквозь них, они лишь сливочное марево, червонная дымка. Они Лизу, не совсем отошедшую от развода, почти не интересуют, хотя больно, что Ася растет в неполной семье. Лиза смотрит, как созидается женский мир, как он плетется и вьется. В туниках и чаршафах