В контексте описываемого произведения особым образом представлен концепт судьбы, взращиваемый человеком, его деяниями. Представленная категория sköp безлична и самобытна, являя собой форму жертвоприношения, особого ритуала. Она приобретает специфические коннотации, потому что воплощается в образе «кровавой дани»: «она уже умертвила сыновей, позади и страшный «Атреев» пир Атли; теперь она готовит убийство Атли и завершающий всю эту кровавую тризну пожар, в котором погибнет и она сама. Героини-мстительницы, утолив свою месть, предают себя смерти в огне, смерти, которая, видимо, имеет смысл самозаклания»[167].
«Герой гибнет, и это не случайно. Только в смерти, в ее приятии, в поведении героя перед лицом ее завершается его становление. Чем беспримернее его гибель, чем ужаснее и неслыханней ее обстоятельства, чем более выходят они за пределы обычного, тем величественнее герой и тем более впечатляет воспевающая его песнь. Отец, узнавший в противнике собственного сына и все же сражающий его в поединке («Песнь о Хильдебранде»); брат, требующий жестокой смерти для своего брата; мать, которая умерщвляет сыновей и их мясом кормит мужа; женщина, которая добивается смерти возлюбленного с тем, чтобы затем покончить с собой над его трупом (как поступает Брюнхильд), – все эти фигуры первозданно цельны. Они вызывали у аудитории, с жадностью и содроганием внимавшей такого рода песням, самый сложный комплекс чувств, в который, однако, явно не входили гнев или презрение, каковые, естественно, были бы нормальной реакцией на подобные поступки в сагах об исландцах»[168].
Соответствующий принцип интегрирован в скандинавскую мифологическую модель бытия в рамках концепта предрешенности и, как следствие, прослеживается в огромном корпусе скандинавских саг. В качестве примера можно использовать «Сагу о Волсунгах»[169], которая позволяет проследить возможные символические параллели, отражающие восприятие насилия как ритуального действа, сохраняющего тонкий баланс во взаимоотношениях богов и людей. Повествование ретроспективно; внимание акцентируется на том, что стало причиной последующего, и, с одной стороны, своеобразно нивелирует значимость героев событий. С другой же стороны, подобного рода описание характеризует неразрывную связь человека и космоса, принцип взаимовлияния и взаиморастворения. Примером тому является полная идентификация погибшего и места, где завершилась его жизнь, что можно трактовать в том числе и как выдвижение идеи всеединства, столь популярной для скандинавской мифологической традиции. Подобные описания являются ярким подтверждением ранее приведенных тезисов, выдвинутых А.Ф. Лосевым и Леви-Брюлем. То есть мы видим, что человек является лишь частью мира, космоса, а сам окружающий мир содержит в себе часть человеческого естества каждого. Более того, здесь видно и стремление древнего скандинава максимально и намеренно объединиться с тем или иным объектом, поглощая сущность умершего и тем самым как бы растворяя его в универсуме.