Всю дорогу меня только и развлекали, не давая затосковать, два русских кузнеца, Юрий и Яков, обучая своему чудаковатому языку. Сначала они показывали на какой-нибудь предмет и произносили его наименование по-русски, потом от души хохотали над моим произношением. Затем изображали все различные телодвижения, проявляя недюжинные артистические данные: таким весёлым способом я изучил глаголы, какие только можно проиллюстрировать человеческим телом. После, из этого скромного набора слов у меня получалось складывать костяки предложений, обраставших по мере продвижения нашей вереницы телег вперёд, мускулами прилагательных. Когда степь с её легко трепетавшими былинками стала сменяться перелесками, а потом и тёмными, густыми и сильными дубравами, мой язык, словно так же, параллельно изменившейся природе, обрастал силой, и я вскоре вполне себе мог объясниться с местным населением.
Когда мы въезжали в селение, крестьяне изъявляли желание со мною поговорить, обступив с добродушной улыбкой. Иногда щипали за бока, видимо принимая меня за какую-то глупую заморскую диковинку, которую никто до этого не соизволил научить такому плёвому делу, как банальной болтовне.
В сёлах мы останавливались изредка, только там, где у наших царских проводников были соответственные бумаги, гарантировавшие нам постой. Обычно же ночлег организовывался в поле, когда для защиты от разбойников сооружался так называемый «вагенбург», маленькая крепость из поставленных кругом по периметру повозок, вокруг которых попеременно держался ночной дозор. В дозор выходили по два человека в смену, от первой звезды до последних петухов. Выйдя, расходились вдоль лагеря в разные стороны и встречались, пройдя каждый половину окружности, на другом конце воображаемого диаметра.
В ту ночь караулить досталось мне и Валентино. Ночь была неспокойная изначально, то и дело тянуло с наветренной стороны запахами готовящегося в лагере ужина, а ближе к полуночи задувать стало изрядно. В очередной раз обменялись мы с Валентино парами слов, ну, что значит, обменялись? Похлопали друг друга по плечу.
Я не знаю, зачем его вообще ставили в ночной дозор, ведь он, хоть и был гениальным резчиком-декоратором и умел делать из любой болванки красивую вещь, а также был человеком по-библейски безотказным, но имел один недуг. Он был с рождения глухонемым. Это и сыграло с нами злую шутку в ту нехорошую ночь. К тому моменту Луна, как водится, скрылась за облаками.