На рассвете, когда туман растаял, в его лодке нашли икру. Как она попала в лодку, никто не понимал. Прозрачные шары, каждый с крохотным эмбрионом внутри: зародыши неведомых доселе рыб. Илана, осторожно касаясь дрожащей рукой холодной слизи, подумала с горечью, это насмешка. Духи взяли семена жизни племени и вернули их в виде уродливых мерзких тварей. Она вздохнула, глядя, как Лемпо вышвыривает икру обратно в реку. Шары уплывали по течению, сверкая на солнце, как слёзы Водяного Царя, оставаясь далеко позади их каравана.
Дни сливались в единый узор, как волны, бегущие за кормой лодок. Всё дальше удалялось племя от нажитых мест. Рава в этих местах была словно мать, убаюкивающая детей: широкая, неторопливая, с берегами, где золотистые пески сменялись коврами из иван-чая и папоротников. Небо, отражаясь в её глади, окрашивало воду в цвет колокольчиков, а по утрам над рекой стелился туман, как дым священных костров.
Лодки плыли гуськом, разрезая воду, оставляя за собой дорожки ряби. Илана, сидя на носу, опускала руку в прохладную струю и думала о том, что река похожа на время – кажется, течёт в одну сторону, но в её глубинах прячутся обратные течения, завихрения, где прошлое и будущее смешиваются. Смотри! прошептал Лемпо, указывая на западный берег. Там, среди могучих сосен, стоял лось – величественный, с ветвистыми рогами, словно вырезанными из лунного света. Он пил воду, не обращая внимания на людей, а потом медленно скрылся в чащобе, оставив на песке отпечатки, похожие на древние руны. Это Ош-Поро благословил наш путь, – сказал шаман Нёраш, и бросил в воду горсть сушёных ягод можжевельника, дар духам леса.
По вечерам, когда солнце садилось за сосны, превращая реку в полосу расплавленной меди, племя причаливало к отмелям. Мужчины ставили временные шалаши из ветвей, женщины разводили костры, над которыми в глиняных горшках варилась уха из щук, пойманных по пути. Дети собирали хворост и пели песни, которым их научили бабушки: о Луне, поймавшей звезду в сеть из тумана, и о Ветре-Женихе, что ищет невесту среди вершин вековых сосен.
Урто, сидел у огня, строгая новую фигурку. Раньше я боялся, что мы забыли богов, покинув священные рощи, сказал он, глядя на угли. Но теперь вижу: они плывут с нами. В шелесте камышей, в криках журавлей, в каждом камне, что лежит на дне. Надежды их были просты, как узоры на берестяных туесах: Лемпо мечтал найти землю, где небо касается озёр, а волки воют только от тоски, а не от голода; Илана хотела услышать, как на новом стойбище засмеётся ребёнок. Первый из её будущего потомства, кто не увидит теней прошлого; Даже Нёраш, обычно суровый, улыбался чему то, а Рава текла, унося с собой страхи прежней жизни. Ночью, когда последний костер догорал, а люди засыпали под шёпот волн, река пела им колыбельную, о том, что за поворотом ждёт берег, где земля мягкая, как материнские руки, где корни деревьев сплетаются в колыбель для новой жизни. И хотя впереди была неизвестность, эти дни стали мостом между страхом прошлого и надеждой будущего. Мостом, выстроенным из света кувшинок на воде, из криков чаек, из веры, что в мире, где даже реки кишат чудовищами, можно найти дом.