Дверь мягко захлопнулась за спиной Марка с тихим, но окончательным щелчком. Скрип петель замер. Он стоял спиной к тяжелому дубу, не в силах пошевелиться. Холодный пот струился по вискам. Шепот окружающих фигур сливался в один нарастающий, безумный гул, заполняющий череп. Ощущение незримого присутствия за спиной уплотнилось, стало почти осязаемым, дышащим ледяным ветром в затылок. Запахи – дымный виски, сладковатая гниль, древняя пыль – ударили в нос с новой силой, смешавшись с его собственным страхом.
Впереди, сквозь лес теней, стальные глаза бармена держали его. Они знали. Знают. Будут знать всегда.
Выхода не было. Только бесконечный коридор «Черной Луны». И эхо вечности, звенящее в его костях.
Бар «Черная Луна» существовал вне карт и календарей. Он был точкой пересечения, складкой на ткани реальности, куда заносило тех, кто слишком далеко зашел по тропе сомнений, тоски или бегства. И в центре этого вечного водоворота стоял Он. Бармен. Его бледное лицо, отмеченное тонкими чертами и глазами цвета стальной стружки, было таким же неизменным атрибутом места, как тусклые бра на стенах или скрипучая дубовая дверь. Сегодня поверх безупречно белой рубашки он набросил темно-бордовый жилет с глубокими карманами. В них лежали смятые клочки пергамента, обрывки газет, квитанции на салфетках – «записки». Фрагменты историй тех, кто переступил порог и оставил здесь частицу своей драмы, как плату за странный напиток или минутную передышку от времени.
Он наблюдал. Это было его существованием. Посетители приходили и уходили, как листья в великой, непостижимой реке времени. Одни – яркие, шумные, несущиеся к своему устью с пеной на гребнях волн. Другие – тихие, почти разложившиеся, медленно кружащие в тихих заводях перед тем, как исчезнуть в глубине. Он видел их не только телами, одетыми в плащи разных эпох или космические скафандры будущего, но и их истории. Они проявлялись на их коже, как невидимые чернила, доступные лишь его взгляду. На запястье девушки в платье 20-х годов, нервно теребящей жемчужное ожерелье, переливался текст: «Любила летчика. Он не вернулся. Ищу его в каждом небе». На лбу старика в потертом костюме, пришедшего из 50-х, мерцало: «Продал душу за золото. Теперь ищу сдачу». Бармен читал эти мимолетные свитки судьбы, и в его жилете прибавлялся еще один клочок – не запись, а скорее, отпечаток, эхо прочитанного. Он был не судьей, а… архивариусом. Летописцем мимолетного.