– Вас нашли без сознания в квартире. Соседи вызвали бригаду, но никто не знает, сколько вы провели там одна.
Сколько времени? Этот вопрос разорвал её сознание, как молния разрывает небо. Она хотела закричать, потребовать ответов, но рот оставался склеенным невидимым барьером – не буквально, но ощущение было таким, будто губы спаяны, язык придавлен невидимым грузом, а зубы сцеплены клеем. Она попыталась вдохнуть глубже, но внутри ощущалась вата, сдавливающая лёгкие. Тело не подчинялось, и она чувствовала себя запертой внутри себя, как в клетке из собственного мяса и костей.
Воспоминание мелькнуло, как проблеск света в тёмной комнате: кухня, раннее утро или поздняя ночь – время, когда мир кажется выцветшим, размытым, погружённым в вязкое оцепенение. Она сидела за столом, перед ней стояла чашка с чёрным чаем – терпким, почти неразбавленным водой, давно остывшим, но она не притронулась к нему. На столе лежала бутылочка с таблетками, маленькая, прозрачная, с белыми капсулами внутри. Не её таблетки. Она не помнила, как они там оказались, но их присутствие вызывало смутное беспокойство. И ещё – ощущение разлома внутри, глубокая, бездонная трещина, что с каждым годом становилась шире, как рана, которую невозможно зашить. Она смотрела на таблетки и думала… о чём? Память оборвалась, оставив лишь тень мысли, ускользающей, как дым.
Ночь вернулась, и Марта снова не спала – это состояние нельзя было назвать бодрствованием, но и сном оно не было. Она существовала между, в серой зоне, где реальность и иллюзия сливались в одно. Звуки палаты – писк приборов, приглушённые голоса медперсонала, шорох их одежды – стали частью её, как собственное дыхание, мерное и неизбежное. Но в эту ночь что-то изменилось. Сначала она почувствовала движение – не физическое, а в воздухе, который стал плотнее, как в детстве, когда она просыпалась среди ночи и ощущала чьё-то присутствие в комнате, невидимое, но осязаемое. Она попыталась повернуть голову, но шея не слушалась, мышцы словно одеревенели. Пыталась издать звук – рот оставался склеенным, голос застревал где-то в горле. Но глаза – глаза двигались. Она направила их в угол палаты, туда, где тень сгустилась вновь.
На этот раз это была не просто тень. Фигура стояла слишком неподвижно, слишком молчаливо, чтобы быть игрой света. Она была живая, но неестественная – очертания размытые, как отражение в дрожащем озере. Марта затаила дыхание, чувствуя, как сердце бьётся громче, перекрывая писк монитора. Зрение прояснилось, и она увидела её. И это была она сама. Но не она. Юная Марта – моложе, с гладкой кожей, без морщин, с длинными, прямыми волосами, собранными в небрежный хвост. Марта узнала эти волосы, этот изгиб шеи, этот взгляд – знакомый, но чужой. Глаза юной версии смотрели на неё с жалостью и страхом, как будто она видела перед собой изуродованный экспонат в музее.