Из столовой доносились приглушенные, но отчетливые звуки: шуршание пленки, щелчки фотоаппаратов, мерный голос, диктующий что-то о "позиции тела". Там лежал он. Там, где утром еще кипел кофе в дорогой машине Маркуса и пахло его любимыми тостами из безглютенового хлеба. Теперь воздух был пропитан чем-то другим. Чем-то металлическим, чужим и сладковато-тяжелым – запахом крови, смешавшимся с ароматом дорогой политуры и увядающих лилий в вазе. Эмма сглотнула комок тошноты.
– Миссис Грейвз?
Эмма вздрогнула так сильно, что чуть не упала с дивана. Над ней склонился мужчина в безупречно сидящем строгом костюме. Лицо – маска профессиональной сдержанности, но глаза… Глаза сканировали, оценивали, искали трещины с холодной, хищной внимательностью. На лацкане – серебряный значок. Лейтенант. Райс. Имя всплыло из тумана первых минут, когда мир превратился в калейдоскоп невнятных образов и криков в трубку.
– Лейтенант Райс, – его голос был спокойным, ровным, как поверхность озера перед бурей, но в нем не было ни капли тепла. – Мне нужно задать вам несколько вопросов. Прямо сейчас, пока детали свежи в памяти. Вы в состоянии говорить?
Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Горло сжал спазм, язык казался ватным и чужим. «Состояние»? Она не была в «состоянии» с того самого дня, когда Маркус впервые назвал ее «беспомощной дурой».
– Расскажите, что произошло. Как вы обнаружили тело?
Эмма закрыла глаза, пытаясь собрать разлетающиеся осколки памяти. Утро… Темнота за окном, потом серый рассвет. Она проснулась с ощущением свинцовой тяжести в конечностях – последствие снотворного, которое она осмелилась принять, чтобы хоть ненадолго убежать от его придирок. Она спустилась вниз, ступая босыми ногами по холодному мрамору. Тишина. Не просто тишина, а гнетущая, звенящая пустота. Маркус всегда шумел по утрам: громко сморкался, стучал кружкой о столешницу, включал новости на полную громкость – его способ напомнить о своем присутствии и власти. Его отсутствие в кухне было… неестественным. Потом… вид в дверном проеме столовой. Не кукла. Маркус. Его сильное тело неестественно вывернуто, голова под углом, лицо… лицо было застывшей маской не столько боли, сколько абсолютного, ошеломляющего неверия. Открытые, ничего не видящие глаза, уставшие в потолок. И лужа. Темная, растекающаяся лужа под головой, отражающая блик от люстры.