Она кивнула. В её глазах вспыхнул свет.
– А ещё мне всегда казалось, что Достоевский… он не писал – он проникал. Прямо в душу. Его герои – это не вымышленные люди. Это мы. В своих страхах, слабостях, поисках. В их хаосе – наше зеркало.
Он задержал дыхание. Столько лет разговоры сводились к поверхностному: мнения, оценки, факты. А сейчас – слова, которые трогают что-то очень личное. Как будто кто-то внезапно нажал на давно забытую струну, и она зазвучала.
– Вы удивительно точно сказали, – отозвался он. – У Достоевского – как будто нет фильтра между эмоцией и словом. Словно ты не читаешь, а переживаешь с героем. А у Толстого – всё наоборот. Глубина, но сдержанная. Он будто ведёт за руку, не бросаясь в страсть.
Татьяна улыбнулась. Не игриво – по-настоящему. С благодарностью.
– Наверное, потому их и помнят. Потому и возвращаются к ним снова и снова. У каждого из них – своя правда. Свой путь к пониманию человека.
Он смотрел на неё и ощущал, как воздух между ними стал плотнее. Не давящий, нет – просто насыщенный чем-то важным. Разговор давно вышел за рамки «читатель – читатель». Это уже не обмен репликами. Это – узнавание. Тонкое, почти неуловимое.
– А вы… вы правда любите Достоевского? – спросил он уже с явным интересом, который не мог (да и не хотел) скрыть.
Она посмотрела прямо в глаза. Без стеснения. С тем огоньком, который говорит: да, люблю. По-настоящему.
И он понял – они ещё долго будут здесь. Рядом с книгами, но гораздо ближе друг к другу.
Глава 3
Они сидели рядом. Между ними лежала «Анна Каренина» – толстый том в потёртом переплёте, пахнущий временем. Вокруг было почти пусто – только шелест страниц где-то в глубине читального зала. Лампы под зелёными абажурами отбрасывали мягкий свет, и казалось, что весь остальной мир остался за пределами этих стен. Осталась только она. И он.
Татьяна перелистнула страницу, но слова не задерживались в голове. Буквы сливались в абстрактный рисунок, как фон, на котором действительность – это не книга, а человек рядом.
Сергей сидел чуть сгорбившись, как всегда, когда задумчив. Он что-то читал – или делал вид, что читает, – но всё в его позе выдавало сосредоточенность не на тексте. Он будто слушал тишину. Или её дыхание.
Татьяна осторожно взглянула на него, краем глаза, будто мимо. Мужчина в возрасте, казалось бы – профессор, человек с историей, с багажом прошлого. Но в этот момент он выглядел иначе. Не старше. Глубже. Почти уязвимым. В его лице, в его морщинах, был не просто возраст – был опыт, и, возможно, одиночество, которое он не носил открыто, но не мог спрятать совсем.