Гневко посмотрел на меня исподлобья:
«Ну и гад же ты! Сам бы пробовал!» А я подумал: «Надо было у мужика
деньги вперед брать...»
— А помнишь, прошлым летом? —
состроил я умильную физиономию. — Кобылка у тебя была...
«Которая?» — прищурился наглец.
Дескать, много их было, где ж упомнить-то всех...
— Ну, которая вся такая знойная,
мавританская... помнишь? Копытцем топнет — аж дым из ушей! А шея у
нее, а спинка... Вспомнил?
Кажется, мой боевой друг и соратник
вспомнил... В глазах загорелся огонь.
— Во-во, она самая, — провоцировал я
друга, чувствуя себя старым сводником. — Ты на клячу-то эту не
смотри, а ту вспоминай!
... Они с «мавританкой» сбежали
куда-то в леса и поля и вернулись через неделю — тощие, как
февральские грачи, но счастливые, как мартовские кошки. В другое
время Гневко получил бы от меня нахлобучку. Но в тот раз я и сам
напоминал драного помойного кота, потому что хозяйка «мавританки»
не уступала в страсти своей кобылке...
Гневко обреченно вздохнул. Коротко
кивнув даме, гнедой целеустремленно пошел вперед, в сторону
ближайших кустиков. Никаких там заигрываний или ласковых
покусываний за шею. Меня застеснялся? Так я бы отвернулся!
Лошадка, слегка растерявшись,
возмущенно заржала: «А поухаживать?» Но гнедой продолжал идти, не
обращая внимания на протесты. «Барышня» немного постояла и
затрусила следом. Все-таки такие кавалеры подворачиваются
нечасто.
Когда из кустиков раздалось
удовлетворенное ржание кобылки, я молча протянул пейзанину
раскрытую ладонь.
— Дак, может, еще и не того. —
Хитровато посмотрел он мне в глаза. — Может, плохо он ее...
Подождать бы чуток, посмотреть — понесла ли. У нас пока, значит,
кобыла не понесет, денег не плотют...
Получив затрещину, мужик покатился
по земле. Перевернувшись пару раз, он вспахал носом землю и замер,
притворившись мертвым. Ну точь-в-точь как жук, которого поймали
мальчишки. Хм, будто бы я не знаю силу удара...
— Четыре талера! — повысил я цену и
пригрозил: — Будешь изображать обморок — заберу и телегу, и кобылу.
С приплодом! — добавил я мстительно.
Мужик резво вскочил и побежал к
телеге. Вернувшись, стал совать монеты.
— Вот, ваше сиятельство, — испуганно
затараторил он. — Тут ровно на четыре талера...
— Ладно, — смилостивился я. — Пусть
будет три, как уговаривались.
Пейзанин расцвел, выдал две
серебрушки и целую горсть фартингов. Талеры были имперские, а
медяки — произведение какого-то местного герцога. Тот на меди не
экономил, поэтому по весу они не отличались от талеров. «Не
перепутать бы!» — сделал я зарубку в памяти.