– Это смотря что, – заметил Костя. Помолчал и добавил с глубоким
убеждением:
– Есть вещи, которые простить нельзя… И все же, Олег, – нотки
уважения зазвучали в его голосе, – ты так больше сборщиками бригады
не разбрасывайся. – Девушки засмеялись. – Я за ваше здоровье
отвечаю как никак… Случай был: мой кореш, Димон, с чуваком одним на
улице повздорил. Тот Димона ударил. Он, понятно, ответил. Чувак
упал и неудачно башкой о тротуар грохнулся. И все. Летательный
исход, как в народе говорят. Димону впаяли срок. За убийство.
– Это же не справедливо, – взволновано заговорил я. – Что же, он
не должен был сдачи дать? Это несчастный случай. Они могли его
привлечь за причинение смерти по неосторожности. Судьей, наверно,
женщина была?
– Нет, мужик.
– Что это тогда за мужик! Я бы на месте твоего друга его прямо
спросил: «Значит, если бы вас ударили, вы бы сдачи не дали?»
Интересно, чтобы он ответил… А еще есть такая позорная практика. На
человека напали. С ножом, допустим. Защищаясь, он убивает. И ему
дают срок за превышение необходимой обороны. Он доказывает, что
убил, защищая свою жизнь. А ему говорят: «Но вы же могли убежать.
Почему вы не убежали?» То есть, его судят за то, что он не оказался
трусом!.. Все это – от неуважения к человеку…
Появился сумрачный Санек с вязанкой хвороста за спиной, сбросил
ее с шумом на землю.
– Всю правоохранительную систему надо менять, – сказал я. – Она
от сталинских времен осталась, без больших изменений. Построена на
неуважении к человеческой личности. Люди судьям не доверяют.
Милицию не любят и боятся…
– А это правда, что во Фрунзе когда-то бунт против ментов был? –
спросила Катя.
– Был, и еще какой! – оживился Санек. Он сел на свой камень.–
Весной шестьдесят седьмого, как сейчас помню. Своими глазами видел.
Я тогда пацаном еще был. Короче, один
солдат ушел в самоволку, напился, на колхозном рынке выступать
начал. Менты его повязали, в опорный пункт потащили. Он там шум
поднял. Окно разбил. Кричал: «Помогите! Защитника Родины бьют!»
Народ возмутился. Ворвался в помещение. Менты еле смыться успели
через задний ход, на воронке уехали. Служивого с собой прихватили.
Я тоже в пункт втиснулся. На стенах кровь. Или действительно били,
или он руку о стекло поранил, неизвестно. Но народ еще больше
распалился. Пошли громить городское УВД. Несколько тысяч собралось.
Приехал на волге первый секретарь горкома, пытался успокоить. Его
камнями закидали. Тоже смылся. Разгромили УВД, подожгли. И я
поджигал, вот этими руками, – Санек усмехнулся и поднял на миг
руки. – Потом два районных УВД сожгли. Разошлись к вечеру только,
когда армия в город вошла. Стали выискивать и хватать самых
активных. Говорят, в толпу кэгэбэшники затесались, активистов
запомнили. Но все равно еще неделю менты боялись показываться. А
если кого их них на улице или в автобусе увидят – билинещадно.