– Суждено? – я схватил Дарсиса за
куртку. – Что ты несешь?
– Полегче, Стас! – вмешалась Мана. –
Дарсис знает, что делает.
– Я тоже хочу кое-что знать, –
прорычал я Дарсису. – Например, зачем ты идешь к унголам?
Ананси обернулся ко мне, тонкие
черные векторы полезли из голубого лица. Что, желтоглазый, не
нравится, когда рабы умничают?
– За тем лесом, – указал ананси на
далекий массив. – Проходят маршруты дозорных отрядов Гарнизона. Я
сам не раз ездил по ним. Путь через рощу тяждеревьев безопасней.
Поумнел, умник?
Я все еще цеплялся за ананси, хоть
его бозпушка и смотрела мне на ногу.
– Просвети-ка еще насчет себя. С чего
вдруг возжаждал приключений на свою тощую бунду?
Дарсис вскинул голову.
– На свою тощую что?
– Я тебя убью! – прошипела Мана. Я
невозмутимо дернул куртку Дарсиса: Ну?
– Я иду узнать, не обманывали ли меня
архонты, – ответил мрачно Дарсис. – Узнать, вернулась бы Мануэла
через год на Землю.
Мана хлестанула меня по руке, и я
отпустил ее бывшего хозяина. А Дарсис все говорил:
– Узнать, как архонты хотели
наградить меня за службу.
Я глянул на ближайшую груду
тяждеревьев.
– Пушками нельзя раздвинуть?
– Нет, лимит портативного гравиружья
– полтонны, – сказал Дарсис. – Каждое тяждерево весит десятки
тонн.
– А бозпушка?
– Распыляет только органику. Кора
тяждеревьев – это слой тяжелых омертвелых клеток.
Я вздохнул: Всегда все сами.
И мы шагнули в рощу.
После тысяч разных стволов, тонких,
как талия балерины, и широких, как горы, ритм моего дыхания сбился.
Мои ладони опухли как баклажаны. Мои ступни легко летели выше
головы. Колени болтались как на шарнирах. Сердце рвалось из грудной
клетки наружу.
Ты раздвигаешь заросли между
деревьями, используешь сучья и ветви как ступени, перекатываешься
через свалку шершавых стволов и тычешься носом в каменную кору
новой преграды. Снова и снова.
Двухтысячная по счету баррикада – и
глаза твои уже не различают красок. Небо, стволы, земля вокруг –
разных оттенков серого. У всего спектра эмоций сейчас только один
серый цвет. Стыдись, кайфуй, страдай, бойся – без разницы. Победит
в премьер-лиге любимая хоккейная команда или нет – все одно. Все
серое.
Трехтысячный барьер – и ты уже не
контролируешь процесс мышления. Беспризорные мысли вытворяют что им
вздумается.
Твоя мать давно умерла в больнице. Но
ничего, теперь цвет боли – серый.