Сколько себя помню, всегда обожала
зеленый. Яркий, сочный: цвет просыпающейся по весне природы. Цвет
листвы на деревьях. Цвет травы, мерцающей под каплями росы.
Цвет жизни.
— Я многое помню, Шарлотта.
Он отставил вазу, шагнул ко мне и
перехватил шарфик. От прикосновения пальцев к моим стало горячо,
особенно когда Ирвин легко набросил подарок мне на плечи. Ткань
коснулась чувствительной шеи: мягкий нахлест, струящийся по платью
шелк. От взгляда глаза в глаза стало еще жарче, и кажется, Ирвин
это почувствовал. Потому что закончив с шарфиком, задержал ладони
на моих плечах.
— Ну вот. Теперь можно идти.
В противовес своим словам руки он так
и не убрал, скользнул взглядом по моему лицу и губам.
Кажется, меня сейчас поцелуют...
Мысль об этом была неправильной, но
сладкой и удивительно долгожданной. Бой часов, объявивших полдень,
ворвался в нее очень невовремя, а в следующий миг запястье сдавило
раскаленным браслетом. Так сильно, что перед глазами потемнело, и
дыхание прервалось. Мир перед глазами взорвался вспышкой
ослепительной боли и перевернулся. Ирвин ушел в сторону, потолки
ввысь, стены потекли смазанными штрихами, как акварель под
водой.
— Шарлотта! — встревоженный голос
встряхнул ускользающее сознание.
Ирвин поддерживал меня за талию, с
тревогой вглядываясь в лицо. Попыталась ответить, но руку обожгло
снова, еще сильнее. Боль прокатилась от предплечья по всему телу,
заставив вцепиться ногтями в колючий фетр. Никогда не представляла,
что может быть больно настолько: во мне даже крик сгорел, не
родившись.
— Шарлотта! Что происходит?
Он подхватил мою ледяную руку и
замер. Я замерла вместе с ним: перчатки надеть не успела, поэтому
сейчас смотрела на текущее с ладони зеленоватое свечение. Глаза
Ирвина расширились, он с силой дернул рукав платья наверх. Узор
сиял так, будто мне на руку нанесли живое солнце, вот только солнце
это оказалось ядовитым. Изумрудные искры бежали по контуру и
внутри, тонкие линии пульсировали. Раскаленными нитями перекинулись
с запястья на ладонь и ползли выше, оплетая мою руку зеленым
пламенем.
— Кому ты должна? — хрипло выдохнул
он. — Шарлотта!
— Мне.
Орман шагнул в мансарду, и боль
отступила. Ирвин резко обернулся, по-прежнему поддерживая меня, но
это уже было лишним. Я снова могла нормально дышать: по крайней
мере, сейчас воздух не казался жидким огнем. Ноги до сих пор были
слабыми, от одних только воспоминаний о боли хотелось свернуться
клубочком и обхватить себя руками, но это не шло ни в какое
сравнение с тем, что сейчас горело в глазах Ормана. Чувство было
такое, что из-под маски на нас и впрямь смотрит ястреб.