FATUM
Памяти ФТМ
Глава 1
Силы небесные
Высоко, в заброшенных богами и забытых людьми горах, смиренно, но гордо доживала свой век некогда всемирно известная обсерватория. При ней, разделяя и ее судьбу, и ее характер, прижились четверо астрономов – старый академик Иван Палыч Фурманов, его ученик с женой, Женя и Таня, оба когда-то были аспирантами академика, а теперь уже разбирают милые послания по Емеле от троих внучат, и сравнительно молодой – под сорок – мужчина, о котором сказать можно было только то, что он сам есть, – это безусловно, имя у него тоже есть, Тимур, – хотя подлинное или нет – это уже вопрос, вот он сидит на стуле, или смотрит в окуляр телескопа, – а остальное было совершенно не ясно. Откуда он взялся, почему один, без семьи, зачем он заперся в добровольной (или нет?) ссылке в горной глухомани, что бросил он в краю родимом – никто не знал. И уж тем более – что ищет он в краю чужом. Он не любил говорить о себе, работал много и хорошо, общался вежливо, был вполне покладистым, не ершился – а чего еще желать от человека, с которым коротаешь годы отшельнического труда, без особой цели, без надежды изменить что-нибудь в своей тающей жизни, хрупкая гармония которой и есть единственное ее оправдание.
Старый академик в быту был простоват, любил побрюзжать, играл роль строгого, но справедливого вожака стайки, посмеиваясь над академической иерархией, воспроизводить которую его обязывало положение. Но ни за что не признался бы ни себе, ни людям – остальной троице – что любил их без памяти и частенько незаметно подглядывал из своего темного угла за их работой, просто движениями, стряпней, прогулками по единственной безопасной тропке – с умилением и стариковской завистью, глубоко спрятанной под покровы отеческой заботы.
Перед разговором, положившим начало всей нашей истории, он несколько дней ни с кем не общался, сердился, вертелся на стуле, чертыхался, хлопал себя ладонями по коленкам, и свирепо сверлил взором любого, кто приближался на расстояние прямого попадания. А потом и вовсе замер. Супруги уж решили, что дед болен, пытались… – да куда там, им же еще и досталось, «отстаньте и уйдите», – это еще в мягком изложении.
Наконец его угол ожил, задвигался и заскрипел половицами.
– Так, все сюда, и немедленно! – глухим, но нервным голосом дед отдал приказ по команде, и все, побросав дела, метнулись в его закуток. Дед уже поставил стулья в кружок, вскипятил чайник, уселся под любимой настольной лампой с выцветшим абажуром – единственное, что с годами уцелело из его личного имущества, закурил трубочку и наклонившись, таинственным шепотом – чтобы никто посторонний ни-ни, заговорил.
