Если мои догадки верны, то читать эту рукопись будет только тот, или те, кто всю эту историю выдумал. Затеял. Тот, кто несет ответственность за жизни и смерти пятерых человек, но это еще не все, потому что ставка на нас была очень высока. В конце концов, это ответственность за упущенный вариант будущего, – именно так мы понимали свою задачу. Смысл нашего проекта – это проскочить по одному из векторов времени, хотя бы в одну сторону, без вопросов о том, что с нами будет, вернемся или нет, когда и в какую попадем жизнь. Но главное было – обратная связь, люди должны были знать, чем все это закончится, есть ли резон следовать за нами. Но теперь, скорее всего, рассказывать придется самому себе. Если рукопись попадет в руки людям, то только тем, кому эта история ничего не даст, пожмут плечами, мол, так и было запланировано, никаких уколов совести, жалости… Хотя вот жалости я и не ищу. Если уж и правда искать какой-то смысл в этих моих нелепых попытках оставить хоть какой-то след, ну хоть как-то зацепиться, – пусть на бумаге, пусть даже только для них, то есть для вас – хоть в чьей-то памяти, так смысл этот – в том, что ваш цинизм тоже не безукоризненная позиция, в нем есть уязвимое место, и я хочу верить, что вы хотя бы это поймете. Можете посмеяться, мол жертве было угодно, чтобы палачи покраснели от неприятных воспоминаний. Смейтесь. У меня есть еще причина писать все это – только ради вас я не стал бы переводить бумагу. Я сам и есть эта причина. Я прекрасно знаю, что буду жить, пока пишу это, и в буквальном, и в переносном смысле. Единственное, что я могу еще делать, – это писать и пытаться понять, что с нами произошло и зачем все это понадобилось. Если я это пойму, меня тут же выключат, цена понимания— жизнь. Если я не сделаю этого, то у меня будет бесконечная, нет, просто утомительно долгая череда пустых дней и тошнотворных ночей – награда это или наказание? И так все уже осточертело, я даже перестал замечать движение, то есть чувствовать, что мы, ах нет, уже теперь один только я, еще двигаюсь. Только теперь каждой клеткой я чувствую, что подошел к порогу холодной дилеммы предназначения, или осмысленности решения «жить – не жить», или как бы это выразить не затертыми словами, – да никак, плевать на стиль, – смысла моей собственной жизни.
