Эта история произошла со мной давно, но ее мимолетное, незабываемое событие довольно серьезно ранило мою душу, а горькие воспоминания невыносимой болью невосполнимой потери каждый раз сжимают, так и не сумевшее ничего забыть, сердце. Этим душевным страданиям нет конца, и виною им служит скорее мой преклонный возраст, который всячески противится жить днем настоящим, и не стремится в иллюзию фантазии относительно сомнительного будущего, а довольствуется все более надежной самооценкой прошлой жизни, именно в ней находя источник истинного смысла великого покаяния. Все мне в этом бездонном кладезе, уже случившихся когда-то исторических событий, дорого и запоздалые краски стыда к лицу моей седой внешности за грехи детства и молодости, совершенных, конечно, по незнанию, без всякого злого коварства. А сколько там чистой воды из любопытнейших смешных курьезов, о неподдельной потехе которых серьезно не вспомнишь, да и забыть просто так практически невозможно, от воспоминаний этих зачастую смахнешь щедро проступившую слезу. И только полнокровное счастье, отпущенное мне когда-то не так уж богато судьбой, придает в достатке силы для борьбы с болезнями, во множестве свалившихся в последнее время на мою бедную головушку.
Чтобы поменьше вспоминать эту грустную историю, я даже завел себе симпатичного щенка, который впоследствии вырос преданным, любящим и любимым другом. Но все наши с ним взаимоотношения, все его повадки и поступки соизмерялись мною теперь только через призму любви, преданности и дружбы некогда исчезнувшего навсегда настоящего друга Кузи.
Жена моя, Лидия Петровна, была самая премилейшая на всем белом свете женщина, но в расцвете лет нежданно осиротила меня, безвременно отдав Богу свою безгрешную душу. Невосполнимая потеря жестокой жизненной несправедливостью глубоко ранила мое сердце, и я еще более чем когда-либо захворал одиночеством, замкнувшись от мира, ставшего вдруг для моей уснувшей души далеко безразличным, начал скоро безнадежно черстветь и не по годам засыхать. Постепенно угасающий смысл некогда полнокровной и радостно счастливой жизни сводил все мои желания и жалкие потребности к порочной энергии зеленой бутылочки, в тесной компании с которой теперь проводилось все мое незанятое, ужасно долгое, свободное время. Друзья мои, предвидя наперед скорое мое нравственное падение, решили хоть как-то отвлечь уже серьезно больное мое сознание от прочно засосавшей необратимой хандры, уговорили все же принять участие вместе с ними в дни открытия охотничьего сезона. В самом начале это предложение я принял буквально в штыки, потому что не только не умел метко палить из ружья, но и считал сам смысл охоты средневековым пороком человеческого варварства, ничем не оправданного узаконенного насилия над живым миром природы. Но все уговоры моих друзей исходили из добрейших побуждений и я, еще немного поупиравшись, наконец, сдался, с одним лишь условием, что брать в руки ружье принципиально не стану, да и участвовать во всех лишенных здравого смысла недостойных человека актах натурального убийства не буду.
