«Провокатор? — обомлел Павел и потянулся к висящей на поясе кобуре,
но вдруг передумал. — Какой еще провокатор? Совсем от
политинформаций охренел? Нет его. Чудится мне это...»
— Не мучь ты себя, — словно расслышав его мысли, вступил дед. —
Звать меня... ну, если хочешь, Иваном. Или дед Иван, уж как
сподручней. Кто я, про то знать не велено. Так ответь мне, наконец,
горе луковое: — Хочешь, аль нет, врагов бить, и силу на то иметь? —
слегка осерчал сказочник.
Павел пожал плечами, примиряясь с наваждением: — Бить, да.
Конечно. А силы? Так я вроде и не слабый? — повел плечами паренек.
— Здоровье есть.
Дед сердито поморщился, махнул сухой ладонью, предлагая молчать: —
Главное сказано. Об остальном после.
— Плесни-ка водицы из жбана, — указал дед Иван на стоящее возле
печи ведро, прикрытое чистой тряпицей.
Павел, уже ничему не удивляясь, встал и зачерпнул половину ковша.
Поднес к столу, собираясь подать старику.
— Сам пей, — приказал тот.
Пилот глянул удивленно.
— Пей, сказал, — рявкнул хозяин так, что дрогнули стекла.
Паша поднес ковш ко рту и глотнул прохладной воды. «Вкусно как?»
— поразился он. Даже после выпускной гулянки, когда отходил с
жуткого похмелья, не казалась ему вода такой сладкой. Сам не
заметил, как допил всю. Опустил ковш, и словно волна прошла по
телу. Он ощутил в себе такую силу, что даже оробел.
— Ох, ты? — выдохнул гость.
— Почуял? — не то спросил, не то подтвердил дедок ехидно.
— Не все, еще давай, — он снова кивнул на ведро. Второй заход
Павел сделал уже без страха. Но вода показалась ему уже другой. С
легкой горчинкой, и вдарила в голову, как свежая брага.
Однако дурман прошел, а в голове закрутились мысли, чувство было
такое, словно давно забытое что-то вспомнил, и сейчас вертится в
голове ответ и вот-вот отыщется.
Третий ковш набирал с опаской. Предчувствуя. Да и советчик его
построжел.
— Вот, Паша, самый главный миг. До дна выпить нужно. Как бы
тяжко ни стало. До дна.
- С богом, — благословил он.
Причину напутствия осознал, едва глотнул. Вкус не поменялся.
Только с каждым глотком менялось в душе у паренька. Горесть
появилась, или печаль. Но совсем невмоготу стало к середине.
Потекли невольные слезы. Да что потекли, ручьем хлынули. Грудь
сдавило такой болью, что и никаких сил терпеть. Однако зажал ручку,
так, что хрустнули костяшки пальцев, зажал, но осилил. Схлынул
морок. Исчезла боль и тревога. Пришло понимание. Чего-то важного,
такого, чему и названия нет.