Истома даже записал самые обидные слова метя предоставить их
дядюшке.
— Сатрапы, живодеры, убийцы, палачи, изверги, кровопийцы,
мясники, мерзавцы, сволочи, — перечислял он вслух проверяя записал
ли правильно:
— А вот это, что за слово? Педерасты?
Щука Иванович кое-как объяснил, что, когда он шёл от пытошной по
дороге повстречал иноземного купца Клавдия, из итальянцев который.
Ну тот, который усы крючком завивает. И тот ему, хихикая,
разъяснил, и педерастов, и инквизиторов. Тут-то, у него в глазах и
померкло.
— У кого? — на всякий случай уточнил Истома поскольку обижать
иноземных купцов до побоев было опасно даже палачам, если конечно
за первыми не имелось доказанной вины и какого розыска, да и то,
всем известно, трогать иностранцев нельзя, ведь они в государеву
казну серебром кланяются. А какое серебро с ката? Только слёзы
горькие, а Щука Иваныч мог нечаянно… Но тот клятвенно заверил, что
итальянца он не бил, хотя очень хотелось. Тот ему мол, глазки, так
и строил с намёками.
Услышав это подьячий с облегчением выдохнул.
— Нет, к прискорбию общему, против них, нужного мне слова, — с
сожалением произнёс он подводя итоги расспросов. — Вот если бы
доказать, что они колдовали? Может, колдовское слово, то -
инквизитор? Но, нет же. У католиков они имеются и это вполне
почётный, уважаемый труд: ведьмов искати. Перетрудился ты, батюшка,
на солнцепёке, отдохнуть бы тебе.
— Какой же. Почётный. Срам один! — по медвежьи заревел было Щука
Иванович, но тут они оба осёклись ибо заслышали знакомый звон
колокольчиков.
— Свят-свят, сам воевода едет! — мелко закрестился подьячий
оглядываясь на ворота, а кат мигом пришёл в себя и попросил, чтобы
его окатили водой. Нельзя ему видите ли, перед хозяином в таком
виде. Они побежали к колодцу. Истома старался, но поскольку к
тяжёлому труду был сызмальства слаб и не привычен, то пришлось Щуке
самому встать на ворот и крутить его дабы добыть водицы. Он
выполнил сам всю тяжёлую работу, а за то, Истома щедро окатил его
водой из ведра, с сожалением отмечая, что и в колодце она тоже
тёплая. До чего же страшна погода. Дождика бы, свежести. Не дошло
бы до пожаров в городе, а то сухость такая, что аж трава вся в
округе пожухла и под ногами трещит.
Заспанные стрельцы открыли ворота и во двор въехала расписная
колымага ведомая вереницей лошадей. Колокольчики на дуге коренной
лошади особенные, из самой Вятки. Позвякивают хрустально-тревожно,
а сами из чистейшего серебра. Истома с детства мечтал, что
когда-нибудь и у него будет своя карета, ну или хотя бы возок, но
именно с такими вот, важными колокольчиками. Ни у кого ведь больше
таких нет, на заказ кованы. И звон ангельский, замечательный,
истинное сокровище, почти такое же, как воеводские дочки. Старшая
Акулина, скажем, особенно хороша. Крупом так водит бессовестно, что
Истома уж который год по ночам не спит, всё ворочается. Да не
посвататься к воеводиной дочке увы, рылом не вышел. А у него, между
прочим, лицо красивое, прыщи кажный день давит, не то что иные
дурные писари, да только тому кто родился в хлеву, а не на пуховой
перине, необычайно сложно проявить себя и заслужить божьей милости.
Вот если бы он, дядино место занял, тогда - да. На него бы ещё
посмотрели. Поморщились, бы, но посмотрели. А для того надо обрасти
жирком, накопить казну и заручиться поддержкой от иных полезных
людей. Тогда и сватов засылать можно будет. Но то не сейчас.
Сейчас, он для Акулины лишь чушка, строка приказная, вынь, прости
господи, да растери.